Грызя печенье, я украдкой наблюдала за Мандзю. Он спокойно помешивал деревянной ложкой содержимое донабэ, поочередно вылавливая то клецки, то луковицу лилии, и тщательно разглядывал их. Зачерпнув немного бульона, он поднес ложку к носу, вдохнул густой пар и принялся дуть. Мандзю так мило раздувал щеки. Я не удержалась и хихикнула, прикрыв ладонями рот. Он посмотрел на меня, улыбнулся в ответ и протянул ложку:
– Хочешь?
Я отрицательно помотала головой.
– Ну же, попробуй! – настаивал он.
– Лисы не едят горячее. Мы ждем, когда хотя бы немного остынет.
– Так я подую. – Мандзю вернул ложку к своим губам и принялся усиленно дуть.
– Ты так заботишься обо мне… – Я опустила голову, боясь взглянуть на него.
Он замер и повернулся ко мне:
– А почему бы мне не позаботиться об одной хорошей юной лисичке? Нам предстоит провести много времени, охраняя заветный цветок. Будет лучше, если мы будем жить в дружбе и гармонии. – Помолчав немного, он добавил: – К тому же мне нравится заботиться о тебе.
– Почему? – Я не выдержала и заглянула ему в глаза. Они излучали теплый свет, ласку и даже улыбались немного. Но к своей душе Мандзю опять не подпустил меня. Он по-прежнему закрывался от меня. Про себя я молила его открыться мне хоть разочек, чтобы мой дух мог поздороваться с его. Будь я сейчас в теле кицунэ, не удержалась бы и заскулила, протяжно взвыла от переизбытка чувств. Но мать учила меня сдержанности, соблюдению приличий. И я молчала. Но мне так хотелось прикоснуться к душе Мандзю и открыться ему самой.
– Потому что я был создан таким. Любить все живое, помогать, заботиться. Быть братом, другом, отцом, если пожелаешь, – и даже матерью. Я отношусь к тебе как к сестре. Разве я не могу позаботиться о своей двухвостой сестричке? – Говоря это, он убрал ложку от губ и с улыбкой посмотрел на меня.
– А к Сягэ ты тоже относишься как к сестре? – с надеждой спросила я.
Он отвернулся от меня, опустил голову и вздохнул. Плечи Мандзю как-то сразу опустились, он сгорбился. Ложка в его руке задрожала, и бульон был готов пролиться на землю.
– Ты же знаешь, – из голоса Мандзю исчезли краски, – я говорил тебе уже о том, что испытываю к Сягэ чувства. Но я борюсь с собой, потому что природные духи не имеют право на любовь.
– Прошлой ночью я не заметила, чтобы ты боролся с собой, – с издевкой припомнила я.
Он посмотрел в уже прилично остывший бульон в ложке и поднес к моим губам.
– Попробуй. Уже остыло.
Я втянула губами наваристую, ароматную жидкость. По рту разлилось нечто восхитительное. Множество разных вкусов слились в одной палитре и заиграли на языке яркими красками.
– Ммм… – промычала я от удовольствия – твой суп давно готов! И он восхитителен. Давай есть!
– Ну, раз так, то давай есть! – просиял Мандзю и достал из рукава кимоно две аккуратные глиняные ложечки.
Одну он протянул мне, а второй зачерпнул похлебку, немного подул на нее и с жадностью отправил в рот содержимое. Я опрометчиво последовала его примеру и тут же обожгла себе нёбо. От неожиданности закашлялась, и кипяток попал прямо в нос. Окружающие запахи мгновенно исчезли. Я просто перестала различать их. Мандзю озабоченно посмотрел на меня.
– Все в порядке? – Я почувствовала, как его мягкая ладонь тихонько опустилась на мое плечо. О Великая богиня, сделай так, чтобы он как можно дольше не убирал ее!
– Угу, – я вытерла пролившиеся слезы рукавом кимоно, – горячо просто.
– А ты не торопись, подожди, когда остынет. – Мандзю осторожно погладил меня по спине. – Вон у нас сколько похлебки получилось. Нам двоим хватит на весь день.
От прикосновений руки Мандзю оставались теплые следы на моей спине. От них лучами расходились мурашки. В животе совсем не от горячей похлебки стало жарко. Если я откажусь от него и уступлю Сягэ, то больше никогда не смогу испытать эту приятную сладость. От такого отказаться было невозможно. Я еще никогда не была в такой близости с мужчиной и не подозревала, что рядом с кем-то может быть так хорошо. Я поняла, что мне нужен Мандзю, – только он и никто, кроме него. Внутри меня бушевала буря. Все смешалось в голове, отзываясь дикой тоской. Желание быть рядом с любимым тенином отозвалось невыносимо болезненным уколом совести: ведь я предавала свою единственную подругу. Всю жизнь родители держали меня в изоляции, ограждая от общения с другими видами ёкаев. Мне разрешено было общаться только с братьями и сестрами, притом, что я была самым младшим ребенком в семье. Старшие давно выросли, обрели свои семьи и очень редко навещали родителей. И я их прекрасно понимала. Я бы тоже не приходила повидаться с отцом, будь у меня своя семья, а поддерживала связь только с матерью, приглашая ее к нам в гости. И теперь, когда я впервые обрела подругу, должна была предать ее? Мандзю, ну почему ты не можешь быть хотя бы чуточку менее прекрасным, чтобы я не влюбилась в тебя так сильно? Но, выбирая между Мандзю и дружбой с Сягэ, я предпочла Его. Сможет ли когда-нибудь простить меня Сягэ, как однажды простил Когими? Смогу ли я восстановить нашу дружбу и вернуть ее расположение к себе какой-нибудь неоценимой услугой? Я утешала себя мыслью о том, что, спасая ее от преступной, запретной любви, из-за которой их покарает Аматерасу, я оказываю ей неоценимую услугу. Пока рядом со мной сидит Мандзю и нет Сягэ, есть прекрасная возможность завоевать его любовь и отговорить от связи с моей подругой.