За этим занятием и застали меня два природных духа, которые уже закончили мастерить фунэ и приготовили к отправке последнее пристанище для своего собрата. Они вывели меня из палатки, чтобы я могла уложить в погребальную лодку еду для Мандзю. Передо мной предстало длинное, узкое фунэ, на носу которой возвышались две мачты с парусами. На бортике сидела вырезанная из дерева птица – будущий кормчий покойника, который проводит его до самого Ёми. В верхней части лодки с обеих сторон красовались два диска. Справа – золотой, напоминавший солнце, слева – серебряный, в виде луны. У носа фунэ в глубине сидела деревянная жаба. Дно природные духи выстелили одеялами и подушками. Возле жабы стоял сплетенный из бамбуковых листьев короб. В него я и сложила всю приготовленную для Мандзю еду и собранные на поляне цветы, которые не успели отжить свой короткий век.
Тенины перенесли Мандзю из палатки в лодку. Они действовали аккуратно, бережно укладывая истончившееся тело собрата на погребальное ложе. Голова Мандзю покоилась на подушке, и я в последний раз расчесала его длинные волосы. Сама накрыла его одеялом, чтобы он не замерз в пути. Я надеялась, что деревянный кормчий быстро найдет дорогу к последнему пристанищу Мандзю.
Все было готово. Аматерасу не заставила себя ждать и пришла с толпой тенинов. Они дружно подняли фунэ, водрузили ее себе на плечи и двинулись в сторону моря. Я шла рядом, боясь поднять голову, чтобы не встретиться глазами с Великой богиней. Слезы непрерывно лились из глаз. Память услужливо показывала мне картинки из недавнего прошлого. Вот Мандзю положил мне руку на плечо, и я млела от его теплого прикосновения, пока тот с улыбкой рассказывал мне о чем-то. Вот мы лежим в траве и оба глядим в ночное небо, рассматривая звезды. Он тогда смешил меня своими рассказами о том, как боги рождали небесные светила. Я тогда еще призналась, что очень люблю любоваться луной. Ведь я родилась под ярким светом полной луны и назвали меня в честь нее. Мандзю не высмеял меня за признание в том, что, когда становится совсем горько и одиноко, я разговариваю с луной и делюсь сокровенным. Напротив, тенин отнесся ко мне с пониманием. А потом я увидела нашу первую встречу. Как он пришел на рассвете и сел у проклятого цветка, который собрал нас троих возле себя. Прячась в траве, я успела разглядеть все его родинки на лице и шее и… влюбилась. Алая паучья лилия сначала собрала нас вместе, затем разлучила, лишив двоих жизни, оставив меня наедине со своим горем. Будь ты проклят, ликорис! Ничью карму ты не очистил, а предал смерти тех, кто должен был жить тысячелетиями.
Предаваясь воспоминаниям, я не заметила, как мы спустились к морю. Тенины мягко опустили погребальную лодку на волны. Те приняли ее, нежно покачивая, – так руки матери убаюкивают младенца, пытаясь утешить его. Все смотрели на фунэ, храня безмолвие, наблюдая, как море бережно уносит ее. Я чувствовала, что это конец. Вот сейчас вода унесет моего возлюбленного, и я больше никогда не увижу его. Чувства, что я испытывала в первый день после смерти Мандзю, с новой силой нахлынули на меня. Желая в последний раз взглянуть на его красивое и такое любимое лицо, я бросилась в море. Едва мои пальцы коснулись края погребальной лодки, как цепкие пальцы природных духов схватили меня и вытащили обратно на берег, не дав мне в последний раз взглянуть на Мандзю.
– Довольно, Мизуки, – ледяной тон Аматерасу быстро привел меня в чувство, – с тебя довольно безумств. Ты достаточно сделала для того, чтобы два моих любимых тенина раньше времени завершили свое существование. Они нарушили закон и поплатились за это разлукой. Но и ты осмелилась влюбиться в того, кого запрещено любить. Ты думаешь, я слепа, Мизуки? Я ослепляю своим солнечным светом всех, кто находится рядом, но сама остаюсь зрячей и вижу все, что происходит во всех мирах сразу. Неужели ты думала, что, когда ты придешь ко мне и расскажешь о грехе двух природных духов, которые считали тебя другом, я не разгляжу ревнивую эгоистичную любовь в твоем сердце?