«Я прихожу в ужас, – писала в тетради мисс Рикерби-Каррик, – когда задумываюсь о мотивах, побуждающих меня действовать. Вот пример. В моем кругу (конечно, весьма узком) меня считают очень милой и доброй особой, которая всегда готова всем помочь. Мне это очень нравится. Люди приходят ко мне с горем. Бросаются мне на шею и плачут. И я так довольна! Я на редкость хорошо умею быть хорошей. Уверена, что они рассказывают друг другу, какая я хорошая. „Хей Рикерби-Каррик, – говорят они, – такая хорошая“. И я вправду такая. Я делаю все, чтобы поддержать свою репутацию. Я иду на жертвы, самоотверженно веду себя в автобусах, стоймя стою в метро и уступаю место в очередях. Я навещаю престарелых, утешаю обременённых горем, и если им это не нравится, это уж их печаль. Сама поражаюсь, до чего я хорошая. О
горе, горе, горе мне».
На раскрытую страницу упали две капли. Мисс Рикерби-Каррик громко шмыгнула носом.
«И вот так целых пять дней? – ужаснулась про себя
Трой. – Она, наверное, ненормальная. Господи, да у неё насморк».
– Простите, – сказала мисс Рикерби-Каррик, – у бедя дебольшой дасборк. – Слегка приоткрыв рот, она издала какой-то хлюпающий звук.
Трой попыталась вспомнить, нет ли дневного поезда в
Лондон.
– Вас, вероятно, интересует, – сдавленным голосом произнесла мисс Рикерби-Каррик, – почему это я сижу на чемодане и пишу? Дело в том, что в последнее время я начала вести дневник.
– Да что вы? – жалобно сказала Трой. К причалу приближался симпатичный на вид человек в старомодном костюме из твида и матерчатой кепке. На плече у него, кроме рюкзака, висел квадратный ящик на лямке, а в руке он нёс что-то завёрнутое в брезент. Трой решила, что эта штука напоминает изуродованную теннисную ракетку.
Увидев женщин, он снял кепку и так и не надел её обратно.
Он был рыжеват, конопат, с голубыми глазами – один из них чуть косил, что отнюдь не портило его лица, на котором застыла выжидательная улыбка.
– Доброе утро, – сказал он. – Мы, вероятно, попутчики?
Трой это подтвердила, а мисс Рикерби-Каррик, лицо которой слегка опухло, закивала, улыбнулась и шмыгнула носом. Кивала она энергично.
– «Зодиака», пока не видать, – сказал пришелец. Он мельком взглянул на мисс Рикерби-Каррик, а затем внимательно на Трой. – Меня зовут Кэли Бард.
– Я Трой Аллейн, а это мисс Рикерби-Каррик.
– Но вы же сказали, что вас зовут Агата, – напомнила мисс Рикерби-Каррик, и Трой почувствовала, что краснеет.
– Это действительно так, – пробормотала она. – Трой просто шуточное прозвище, это мой муж придумал… –
Она смешалась и тут же почувствовала, что мистер Бард внимательно разглядывает не только её, но и видавший виды этюдник у её ног. Однако он ничего не сказал, только сдержанно обронил: «О, в самом деле?» Когда она смущённо посмотрела на него, он лихо подвигнул ей, чем привёл в полное замешательство.
Из этого состояния её вывело появление молодой парочки на допотопном мотоцикле. Металлические заклёпки на их кожаных костюмах и высоких сапогах блестели, освещённые полуденным солнцем. Из-под шлемов на плечи космами падали грязные и сальные волосы.
Мотоцикл проскочил мимо стоявшей машины с шофёром и, чихая, остановился. Девица и мотоциклист спустили на землю ноги и принялись жевать резинку. «Ни у кого не бывает таких наглых рож, – подумала Трой, – как у людей, жующих резинку». У неё зачесались руки от желания несколькими штрихами нарисовать эту парочку.
– Вы не думаете, что и они?… – тихо начала она.
– По-моему, едва ли странствие по водам представляет для них интерес, – ответил мистер Бард.
– Во всяком случае, багажа у них нет.
– Багаж им, может, и не нужен. Они, наверное, могут спать и так.
– Серьёзно? А эти стальные нашлёпки?
– Это, конечно, неудобно, – согласился мистер Бард.
Вновь прибывшие закурили, глубоко затянулись, глядя в пространство, и выпустили дым. Они не обменялись ни единым словом,
Мисс Рикерби-Каррик жадно смотрела на них, затем, нагнувшись, записала в дневнике: «Двое Юных Независимых. С кем их сравнить? С гладиаторами? Интересно, как бы они отнеслись к такому сравнению? Смогла бы я найти с ними общий язык? Понравилась бы я им? Почувствовали бы они ко мне симпатию? Ну вот, я снова за своё.