Это гнетущее безмолвие повергло Сидзуко в ужас. Она выбежала из комнаты и, не в силах более оставаться в доме, бросилась на улицу. Тут она неожиданно вспомнила обо мне и, отринув все сомнения, направилась к телефону-автомату.
Слушая Сидзуко, я невольно вспомнил один из наиболее страшных рассказов Сюндэя Оэ – «Развлечения человека на чердаке». Если тиканье часов, которое слышала Сидзуко, не было слуховой галлюцинацией, если Сюндэй и впрямь затаился на чердаке, получалось, что сюжет этого рассказа без каких бы то ни было изменений переносился в реальную действительность. Что ж, это было вполне в духе Сюндэя.
Хорошо помня эту историю, я не только не мог обратить в шутку почти невероятный рассказ Сидзуко, но и сам испытывал панический страх. У меня было такое чувство, словно я своими глазами увидел ухмыляющегося во мраке толстяка в красном колпаке и шутовском наряде.
Посоветовавшись с Сидзуко, я решил по примеру частного детектива из рассказа «Развлечения человека на чердаке» подняться наверх и посмотреть, нет ли там чьих-нибудь следов, и, если следы обнаружатся, выяснить, каким образом этот человек пробрался на чердак. «Что вы, это опасно», – попыталась удержать меня Сидзуко, но, отстранив ее, я, как подсказал мне опыт моего предшественника из рассказа Сюндэя, раздвинул потолочное перекрытие над комодом и с проворством бывалого электромонтера полез наверх. В доме по-прежнему никого не было, кроме девушки, встретившей меня, но и та была занята своими делами на кухне, поэтому никто не мог мне помешать.
Нельзя сказать, чтобы чердак выглядел так же опрятно, как описано в рассказе Оэ. Особого беспорядка там, правда, не чувствовалось, потому что под Новый год, когда в доме проводилась уборка, потолочные перекрытия тщательно промывались, однако за три месяца на чердаке успела скопиться пыль и по углам протянулась паутина. Понимая, что в темноте трудно что-либо разглядеть, я заранее взял у Сидзуко фонарик и теперь, осторожно передвигаясь по балкам, направлялся к месту, которое меня интересовало. Ориентиром мне служила полоска неяркого света, пробивавшегося снизу сквозь щель в потолке, – по-видимому, после уборки потолочные доски не подогнали как следует. Но не успел я и наполовину приблизиться к цели, как обнаружил нечто такое, от чего у меня замерло сердце.
Поднимаясь на чердак, я все еще отчасти сомневался в правдивости рассказа Сидзуко, но теперь ее предположения полностью подтвердились. На чердаке были отчетливо видны следы побывавшего там человека.
Я похолодел. При одной мысли, что незадолго до меня этот же путь проделал, крадучись по чердаку, словно ядовитый паук, Сюндэй Оэ – человек, которого я знал лишь по книгам и никогда не видел воочию, – меня охватил не поддающийся описанию страх. Собравшись с духом, я двинулся дальше по отпечатавшимся на запыленных досках следам то ли рук, то ли ног побывавшего здесь человека. Вот и место, откуда доносилось до Сидзуко тиканье часов, – и в самом деле, судя по основательно стертой пыли, он пробыл здесь достаточно долго.
Не помня себя, я двигался по следам того, кто, по всей вероятности, должен был быть Сюндэем Оэ. Похоже, он обошел весь чердак – тут и там виднелись его беспорядочные следы. В потолочном перекрытии над комнатой Сидзуко и над супружеской спальней я обнаружил щели – именно в этих местах пыль была основательно стерта.
Подражая герою рассказа «Развлечения человека на чердаке», я посмотрел вниз и сразу же понял, что Сюндэй вполне мог получать удовольствие от этого занятия. Видимый сквозь щель в потолке «лежащий внизу мир» являл собой весьма необычное зрелище. В особенности меня поразил вид сидевшей с опущенной головой Сидзуко.
Мы привыкли смотреть на все, в том числе и на самих себя, со стороны, и человек, сколь бы хорошо он ни представлял себе свой облик, никогда не задумывается о том, как он выглядит сверху. И в этом его просчет. При взгляде сверху человек открывается в своем настоящем, неприкрашенном, а зачастую и непривлекательном виде. В прическе Сидзуко (кстати говоря, сверху ее форма казалась довольно странной), в том месте, где она разделялась на верхние пряди и пучок, проглядывала светлая полоса пробора, и это производило впечатление неопрятности, особенно в сравнении с блестящими, сверкающими чистотой волосами. Глядя на Сидзуко сверху, я отчетливо различал грубый красный след, который тянулся от затылка по белоснежной коже ее спины и пропадал где-то в темной глубине под одеждой. В свете этих моих открытий Сидзуко уже не казалась мне столь изысканной, как прежде. Но зато я еще сильнее ощутил присущее ей чувственное начало.