Громила тупо уставился на него, словно не понимая, о чем его спрашивают. Исангард вытащил из мешка кусок хлеба, немного подмокший, но вполне съедобный.
— Есть хочешь? — повторил он.
Громила осторожно потянулся к хлебу. Взял, подержал на весу и принялся заталкивать в рот. Человек — ну что с него взять! Исангард терпеливо ждал, пока он перестанет чавкать и, склонившись над мечом, лежавшим поперек его колен, к огню, смотрел, как корчится и догорает тонкая веточка. Мне показалось, что он был чем-то расстроен. Громила, наконец, расправился с хлебом. Не отводя глаз от огня, Исангард заговорил с ним.
— Как тебя зовут?
Негодяя звали Хруотланд. Красивое имя. Оставалось только сожалеть о том, что оно досталось полоумному убийце.
— Зачем вы напали на нас, Хруотланд? — спросил Исангард так равнодушно, как будто речь шла о каких-то посторонних людях.
Хруотланд заморгал и снова приоткрыл рот. Отвечать он, судя по всему, не собирался. Исангард машинально тронул свой меч. Этот жест не ускользнул от внимания громилы, который вытянул вперед руки, словно отстраняясь, и жалобно взвыл:
— Не убивай меня, господин!
— Майн готт, — вздохнул Исангард, — да ты, кажется, совсем свихнулся… Где ты живешь?
— Местный, — с готовностью проговорил Хруотланд. — Мы все местные. Раньше по разным деревням жили, а теперь собрались в одну. Мало нас, жмемся поближе друг к другу…
— Зачем же вы на нас напали?
Белесые глазки Хруотланда бессмысленно замерли. Исангард нахмурился, и неподвижное рыло этого тупицы снова ожило — от страха, надо полагать.
— Не знаю, господин, — произнес он с тяжелым вздохом. — Вы это… чужие. Да и нечистый с вами… — Он почему-то покосился при этих словах на Имлах, которая покраснела от негодования. — Девочка ваша тоже очень подозрительная. Кто вас знает, господин, — заключил он. — Мор, неурожай, то, се… Зачем рисковать, верно?
И он заискивающе улыбнулся. Вот ведь мерзость. Я вам тут устрою по полной программе — и мор, и неурожай. Все получите, голубчики, и в больших количествах.
Хруотланд замолчал, и я приметил, что он начинает косить глазами в темноту, помышляя о побеге. Но он боялся — боялся худенького парнишки с мечом на коленях. Боялся человека, который не бил его, не ругал, не угрожал, а наоборот, угостил и предложил согреться у костра.
— Здесь есть чародеи? — спросил Исангард неожиданно.
Этот вопрос почему-то не вызвал у местного жителя приступа тупоумия.
— Был да помер, — ответил он с готовностью.
— Кто научил вас нападать на всех чужих?
— Не знаю, — тоскливо сказал Хруотланд. Я видел, что он и в самом деле не знает. — Вы ищете Чудовище, правда?
Он с надеждой уставился на Исангарда. Это была его первая попытка сделать самостоятельное умозаключение. Что ж, такое стоит поприветствовать.
Исангард сразу насторожился.
— В первый раз слышу о каком-то чудовище, — заявил он.
— Ну… Чудовище… — протянул Хруотланд. Ему явно не хватало слов для того, чтобы выразить обуревавшие его чувства. — Змей, можно сказать… Удав! — выпалил он, вскинув прояснившиеся на мгновение глаза. Затем они снова помутнели, и он добавил упавшим голосом: — Ядовитый…
— Откуда оно взялось?
— Оттуда, — многозначительно прошептал громила и замолчал, шевеля губами.
Исангард вцепился в него мертвой хваткой.
— Где оно?
— Правильно идете, господин. Все прямо, прямо. За реку. Увидите.
— Что это за чудовище? — Для внушительности Исангард встал.
Громила тоже поднялся и втянул голову в плечи.
— Не бейте меня… — сказал он. — Я не знаю… Я правда не знаю…
Исангард молчал угрожающе. Громила лихорадочно порыскал в своей памяти и выдавил:
— Вонючее оно…
Исангард помолчал еще немного. Громила уже был готов пасть на колени, умоляя о пощаде. Наконец, Исангард сказал:
— Убирайся отсюда… Смотреть на тебя противно.
Хруотланд не сразу осознал, что его отпускают на все четыре стороны, пока Исангард не топнул ногой и не заорал на него, окончательно потеряв терпение:
— Убирайся, я сказал!
Громила шмыгнул носом и, пятясь, выбрался в темноту. Через секунду мы услышали топот — он удирал от нас со всех ног. Исангард плюнул.
— Давайте спать, — предложил он и тут же начал устраиваться.
Я долго еще смотрел, как догорает костер. Слишком много чая я выпил. Спать совсем не хотелось. Имлах тоже долго не могла уснуть. «Ну вот, — подумал я специально для нее, — удав какой-то ядовитый… Наконец-то мы нашли себе развлечение. Что скажешь?»
Имлах не ответила.
7. МЫ ВСТРЕЧАЕМ ЧАРОДЕЯ
Прошел еще один день. Мы были все еще живы. Из чистого упрямства Исангард не хотел поворачивать назад. Кроме того, как я понимаю, его терзало любопытство, Ах, как это, право, интересно — угробиться, но перед смертью все же выяснить, кому и с какой стати не понравилось, что он решил прогуляться здесь в компании своих друзей?
Мой подвиг остался на берегу черной речки, и о нем никто уже не вспоминал. Мы шли втроем по бесконечной холмистой равнине. Ветер свистел у нас в ушах, тучи неслись, регулярно поливая нас дождем — жары как не бывало. Идти стало намного легче. Но послабление со стороны природы вовсе не означало, что хозяева Южных Окраин откажутся от мысли нас прикончить.
— Вон, впереди, видишь дерево? — сказал мне Исангард.
Я видел дерево. На много миль вокруг тянулась равнина, когда-то распаханная, а теперь заросшая лебедой и ромашкой, и только одно дерево маячило впереди на холме. На него-то и указывал Исангард.
— Вот там мы передохнем, — сказал он.
Я уныло кивнул. До отдыха, стало быть, не так уж близко, но с Исангардом спорить не приходится. Даже Имлах идет молча, а мне, разметавшему в одиночку полчища врагов, вообще не пристало показывать свою слабость. Я поплелся дальше. Когда конец пути виден, идти все-таки легче.
— Знаешь, Исангард, — сказал я в порыве доброго чувства. — Ты хоть и профессиональный убийца, а все-таки хороший человек.
Не оборачиваясь ко мне, он подавился смехом. Я решил не обижаться. Привычка смеяться не вовремя — не самая худшая из его привычек.
Ромашки пахли оглушительно. У меня от них, по-моему, аллергия на ухе вскочила. Я отчаянно поскреб ухо пальцем. «Это у тебя от грязи», — злорадно подумала Имлах. Я обернулся и посмотрел на нее в упор. Светлые жесткие волосы торчат, как перья, из-под мятого чепчика, нежно-лиловое пятно синяка расплывается по левой скуле, рубашка изодрана в клочья и вся в потеках пота… Очень мило выглядит единственная дама в экспедиции.
— Ты бы хоть иголку с ниткой себе соорудила, — сказал я, не снисходя до телепатии. — Оборванка. Стыдно рядом с таким пугалом в приличном обществе показаться.
— Ненавижу домашнее хозяйство, — ответила Имлах. — Пора бы уж это усвоить, Кода.
А кто его любит, подумал я, пожал плечами и отвернулся. Имлах за моей спиной покраснела, но мне до этого дела нет. Пусть краснеет, если ей так хочется.
Я прикинул расстояние от нас до дерева — скоро ли обещанный привал. Получалось, что не очень скоро.
Когда мы поравнялись, наконец, с деревом и уже осматривались на ходу в поисках дров и кольев, поднялся ветер. Дерево зашумело. Деревья любят преувеличивать. Их чуть тронешь, а они уже шумят, работают на публику. Хотя в целом деревья, насколько я их знаю, не трусливы, от опасности не бегают. И не только потому, что не могут. Вот тут я могу хоть на что поспорить.
Так вот, наше дерево зашумело и, как мне показалось, запело на разные голоса. По стволу пробежала хроматическая гамма — от самых низких нот до самых высоких — и оборвалось яростным визгом. Ствол затрещал и начал раскрываться, как саркофаг, поставленный вертикально. Медленно разошлась кора, обнажилась полая сердцевина, и перед нами предстала высокая темная фигура. Если судить по внешнему облику, это был человек, уже немолодой, очень крепкий, облаченный в темно-синий балахон, перетянутый четырьмя поясами, последний из которых, серебряный, сползал на бедра. Впрочем, какой из него человек? Разве человеку придет в голову спать стоя, да еще внутри дерева? Он стоял неподвижно, скрестив руки на рукояти большого меча, и глаза его были закрыты.