Гримнир вывел нас к вырубке, посреди которой стояло нечто вроде избушки. Вырубка успела зарасти сорной ольхой и прочей жизнерадостной дрянью, вроде иван-чая. Все эти поросли скрывали под собою пни и вывороченные корни, так что пройти по поляне и не переломать себе ноги могло считаться своего рода искусством. Домик состоял из хлипких стен и крыши, которая протекала — это было заметно даже в сухую, ясную погоду. Имелась огромная печь, но трубы не было, и поэтому бревна внутри этого чрезвычайно уютного жилища были зверски закопчены. Черные жирные пятна покрывали солому, заменявшую постель и разложенную на нарах возле крошечного окошка. Последнее залеплялось на ночь или в случае непогоды маленьким ставнем.
— Прошу, — сказал Гримнир, толкнув низенькую дверь. Он стоял возле этого убожества с таким видом, будто предлагал нам посетить один из дворцов Аль-Кахиры.
Исангард нырнул в дом. Проходя вслед за ним мимо Гримнира, я не удержался — посмотрел на него с подчеркнутым удивлением и покачал головой. Он, разумеется, не обратил на это внимания.
В комнате было огромное количество комарья. Оно гнездилось в кустах неподалеку от дома. Представляю себе, как эти твари обрадовались нашему появлению. Ненавижу кровососущих. Во-первых, они забиваются в шерсть. А во-вторых, уши от укусов очень чешутся и распухают, что отнюдь не служит мне к украшению.
Имлах уже пристроилась на нарах. Рожица у нее стала блаженная, словно она попала домой к папе с мамой. Я подтолкнул ее в бок.
— Слышь, ты… чего расплылась?
— Гримнир здесь, — сказала она задумчиво. — Теперь все будет в порядке.
Великан, тараканьи усы. Подставит Исангарда под гибель, а плоды его победы загребет. Знаю я таких. Интересно, что Имлах в нем такого нашла? По мне, так он просто безмозглая, невоспитанная дубина. Может быть, даже тролль.
— Кто он тебе? — спросил я. — Папа, что ли?
Она подавилась смешком, но промолчала. Надо же, какая таинственность.
— Ты хоть давно его знаешь?
— Давно, — нехотя сказала она. — Всю жизнь. Он могущественный. Отвяжись, Кода.
Я понял, что больше из нее ничего не вытяну, развалился на грязной соломе и стал гонять комаров.
Исангард принес дров. Они с Гримниром завозились возле печки, переговариваясь на сугубо мирные темы. Я дремал, кусаемый комарами, под сладкую музыку домашней возни.
— В печке какая-то дрянь, — сказал Исангард. — Надо бы ее вычистить. А то будет здорово дымить.
— Не лезь голыми руками, — буркнул Гримнир, — здесь должна быть кочерга.
— Плевать на кочергу, ее еще искать надо.
— А я говорю, побереги руки, они тебе еще пригодятся.
— Мне их как-то раз чуть не отрубили, — сообщил Исангард, задумчиво поднося к глазам ладони. — За систематическое воровство.
— Ну и порядочки у вас там, на Восточном Берегу. А что, воруют меньше, чем у нас?
— Не сказал бы. И безруких, вроде, не так уж много, вот что странно.
— Ты ищи кочергу, ищи, не болтай языком, — сказал Гримнир. — Ты ее дровами завалил, чудовище.
Они долго гремели поленьями, а потом Исангард все-таки вытащил кочергу и тут же уронил ее Гримниру на ногу. Великан взвыл и сделал попытку убить моего друга, но врезался своим могучим кулаком в печь, едва не разворотил ее, после чего заметно успокоился.
— Алан косорукий, — проворчал он. — Я бы тебе с удовольствием отрезал и руки, и ноги, и голову заодно, чтоб не мучился. Все вы годитесь только грабить мирных жителей, а в хозяйстве совершенно непригодны.
— Вот это точно, — сказал Исангард, хмыкнув. Вспомнил, наверное, свои подвиги. Несчастные рабовладельцы…
Гримнир выгреб из печки мусор, порылся в нем и извлек несколько обгоревших пряжек. По поводу этой находки можно было строить самые различные предположения, но Исангард не стал этим заниматься. Он поджег хворост, и из печки повалил едкий белый дым. Всю комнату заволокло. Потом огонь пришел в себя, распрямился, и дым уполз в открытую дверь, расстилаясь по траве у порога. Комары, понятное дело, мгновенно исчезли.
— Все предусмотрено, — сказал по этому поводу Гримнир и гулко закашлялся.
Исангард смотрел на него, улыбаясь.
— Чудак ты, Гримнир, — сказал он. — А чей это дом?
— Да так… — неопределенно отозвался Гримнир. — В принципе, ничей. Когда-то здесь был мужской дом одного племени. Знаешь, миленькая привычка издеваться над молодыми парнями, прежде чем принять их в воинский союз…
Исангард кивнул. Гримнир, прищурившись, присмотрелся к нему.
— Да что я, — спохватился он, — ты ведь воин, тебе-то это известно лучше, чем мне.
— Я не состою в воинском союзе, — спокойно сказал Исангард. — Когда мне было четырнадцать лет, я не выдержал испытания и не был посвящен в таинства.
Я чуть с нар не рухнул, когда это услышал. Четыре года мы бродим с ним по свету, и он ни разу, ни словом, ни мыслью об этом не обмолвился. Ведь это позор для мужчины из их племени — не выдержать каких-то там испытаний.
Гримнир нахмурился.
— И после этого ты посмел называть себя воином?
Исангард подложил в огонь еще одно полено. Ему было совершенно безразлично, что о нем подумают.
— В Аш-Шахба никого не интересовало, есть ли у меня ритуальные шрамы,
— сказал он. — Тем более, что там я заработал себе другие.
— И ты взял в руки меч, священное оружие? — Гримнир все не мог успокоиться. Усы его встопорщились. — Самозванец! Мальчишка! Тебе еще повезло, что твой меч не возмутился против тебя…
Исангард улыбнулся своей щербатой улыбкой.
— Кем бы я ни был, — сказал он, — этот меч принадлежит только мне…
Он вытащил Атвейг из ножен и осторожно провел пальцем вдоль острия. Тихий ласковый голос прозвучал в ответ, как еле слышное, далекое пение женского голоса. На усатой физиономии Гримнира отчетливо проступила зависть.
— Где ты взял это чудо? — спросил он жадно, и я видел, как он изо всех сил старается не вцепиться в Атвейг, чтобы не выдать своего восхищения безукоризненностью ее формы.
— Мне подарила его одна женщина, — сказал Исангард. — Еще там, на Восточном Берегу. Убери-ка лапы, дружище. В этом мече и — моя жизнь и моя свобода. Тебе лучше не трогать его.
Гримнир, раздосадованный, отодвинулся.
— Ты не можешь считаться воином, — мрачно заявил он. — Раз ты не прошел таинства посвящения, великий Один ничего не знает о тебе.
Исангард пожал плечами.
— А какое это имеет значение?
— Ну — как… Один следит за судьбой своих детей… Помогает им в битвах, не оставляет после смерти…
— Я не сын великого Одина, — равнодушно сказал Исангард. — Я сам по себе. Никто, кроме Атвейг, не помогает мне в битвах.
— А после смерти? — не унимался Гримнир, но ответа не получил.
Я злорадствовал. Проняло-таки тебя, дылда. Вот какой он, мой Исангард, человек сам по себе.
— А ты, Гримнир, служишь кому-то? — неожиданно спросил Исангард.
Гримнир поперхнулся.
— Вообще-то, сам себе, — брякнул он вполне искренне. — Но и всему человечеству отчасти тоже. Знаешь что, здесь, под нарами, был бочонок с медом. Ты ведь голоден, Исангард?
Конечно, он был голоден, что за вопрос. И лопать мед он любит куда больше, чем рассуждать о богах.
9. ЧУДОВИЩЕ
Я объелся накануне меда, и наутро у меня поднялась температура. Лежа на нарах, я слушал, как Гримнир переругивается с Исангардом, и каждое их слово болезненно резало мне слух. Наверное, я здорово заболел, подумал я в ужасе, а как же чудовище? Я не допущу, чтобы этот человек отправился на подвиг без меня. В конце концов, я ведь тоже что-нибудь значу, верно?