— А люди, — подхватил я, — такие же, как эта земля.
Имлах подозрительно прищурилась.
— Ты сам дошел до таких мыслей, Кода?
— Нет, — признался я. — Это Гримнир так говорит.
Гримнир, Гримнир… Никогда ни с кем нельзя ссориться. Потому что никогда не знаешь, кто следующий станет покойником, и вот уже тебя терзает совесть за то, что ругал беднягу скотиной и по-всякому, а он лежит теперь под дождем в тумане бездыханный и ничего не может тебе ответить…
У входа послышалась возня, сопение и басовитое ворчание. Одна из женщин стремительно распахнула дверь. Вторая незаметно оказалась рядом, готовая помочь. Пригнувшись, в дом вошел Гримнир. Он быстро огляделся по сторонам, и усы его встопорщились. Я увидел, что он держит на руках человека, завернутого в плащ, и вскочил.
— Сядь, — бесцветным голосом приказала Имлах, — они сделают все, что нужно.
— Это же Исангард, — сказал я. — Слушай, Имлах, он ведь умер.
— Может быть, и умер, — сказала она. — Разве это так уж важно?
Я покосился на эту ненормальную и немного отодвинулся от нее — на всякий случай.
— Для кикиморы это, может быть, и неважно, — сказал я наконец. — Но люди, Имлах, умирают навсегда.
Они развернули плащ и уложили моего друга на чистое полотно. Сквозь грязные лохмотья, в которые превратилась его куртка, я увидел пузыри ожогов, покрывшие все его тощее тело. На левом плече кожа была содрана, а через всю грудь тянулись четыре глубоких пореза, посиневших и распухших — от яда, надо полагать. Лицо у него заострилось, глаза провалились. Не изменились только темные волосы, по-прежнему перевязанные лоскутом.
Потом его заслонили от меня женщины. Они хлопотали, что-то передавали друг другу, негромко переговаривались. Звонко рвалось полотно, и ни одной нитки не упало. Аккуратно плеснула в чистой глиняной плошке вода.
Я не смотрел и старался не слушать. Для меня не существовало больше ни самообладания, ни гордости, ни фатализма. В один миг я растерял все свои добродетели. И пусть я дух пустыни, пусть я сеятель раздора, болезней и всяческого горя. Пусть я раскидывал по пустыне руины древних городов, наводя ужас на бесстрашных аскетов. Сам пророк Фари забаррикадировался в своей гробнице, когда я с хохотом пролетел мимо на крыльях песчаной бури… Но теперь я уткнулся носом в угол жалкой хибары, сидя возле ободранной печки, и молча, безутешно рыдал.
10. ГНОМ И ВЕЛИКАН
Я услышал под стеной дома странный свист и приоткрыл один глаз. Женщин, совершавших возле моего погибшего друга свой таинственный обряд, нигде не было видно. Исчез и Гримнир, что меня немного порадовало (насколько я вообще мог радоваться в подобной ситуации). Я открыл второй глаз и окончательно проснулся. Все тело у меня ныло, потому что накануне вечером, обессиленный слезами и горячкой, я уснул прямо в углу возле печки, не заметив, что под бок мне закатилось полено. И теперь было такое впечатление, будто меня этим поленом крепко поколотили. Жара у меня уже не было. Я хоть и был довольно слаб, но не горел и вообще подавал надежды на скорое выздоровление.
Свист повторился. Я сел. Было уже утро, о чем я судил по лучу света, падавшему на пол из маленького окошка. В луче отчетливо просматривались летние Пыльники — крошечные зловредные человечки, покрытые сереньким пушком. И живут-то всего два-три дня, но за это время успевают здорово напакостить. Я попробовал заговорить с ними, но они шарахнулись от меня и ринулись по лучу обратно в окошко.
Я поднялся и заковылял к нарам. Исангард лежал, завернутый в чистое полотно. Надо же, как его запаковали для похорон. Понимают в этом толк, ведьмы. Мы с ним, кстати, всегда были готовы к подобной неприятности (я имею в виду скоропостижную гибель) и на всякий случай заранее обсудили, кого и как надлежит хоронить. Так, еще четыре года назад мне было поручено закопать безжизненное тело моего друга (буде таковое объявится) вместе с его верной подругой Атвейг. Теперь я вспомнил тот давний разговор и мысленно дал себе слово проследить за тем, чтобы Гримнир не наложил свою волосатую лапу на чудесный меч.
Тело шевельнулось. Я не сразу обратил на это внимание, поскольку был погружен в горестные думы. Однако тело недовольно задергалось, и с этим я был вынужден считаться. Исангард приоткрыл мутные глаза.
— Кода… — сказал он еле слышно.
Слезы немедленно потекли у меня из глаз.
— Все в порядке, — сказал я. — Я здесь. Враги уничтожены.
У него дернулся рот, словно он хотел улыбнуться.
— Лежи тихо, — сказал я. — Только вот что. Как ты считаешь, кто-нибудь должен знать, что ты живой? Хочешь, я тайно унесу тебя в лес?
Вообще-то я даже поднять его не смог бы, но в тот момент я от радости как-то забыл об этом.
Исангард шепнул:
— Мне трудно разговаривать.
Под стенкой опять свистнули. Я поднял палец и сказал вполголоса:
— Пойду на разведку. Не нравится мне этот свист. А ты лежи, прикидывайся мертвым. У тебя классно получается.
Я на цыпочках двинулся к выходу. Проклятая дверь так заскрипела, что все мои предосторожности тут же полетели к черту. Я выругался, помянув кости пророка Фари, и уже не таясь вышел из дома.
У стены я увидел странную компанию. Для начала, там был Гримнир, так что я рано обрадовался его отсутствию. Он сидел на корточках спиной ко мне и что-то разглядывал. От него во все стороны плыли волны восторга, но что именно привело его в такое расположение духа, я не мог понять. На шатком чурбачке, прислонившись спиной к стене избушки, сидела замарашка Имлах и жадно кусала хлеб, намазанный медом. Мед стекал по ее локтям, и она время от времени обтирала его пальцем, после чего облизывалась. Над Имлах летала оса. При виде меда мне стало дурно. А перед Гримниром и лесной девчонкой стояло печальное существо с обвисшим носом и уныло опущенными уголками коричневых глаз. Лицо у существа было узкое, как лезвие, спутанные зеленые волосы падали ему на плечи. Я сразу почуял, что это нечто вроде гнома, и начал прикидывать, кто из нас двоих могущественнее.
Гримнир обернулся и в знак приветствия оскалил все свои зубы. Я предположил, что это улыбка, и криво ухмыльнулся в ответ.
— Привет, Кода, — сказала Имлах, догладывая свой хлеб.
Я настороженно переводил взгляд с одной сияющей физиономии на другую. Не нравились мне их рожи. Особенно та, гномья. Я пожал плечами и плотнее завернулся в свой плащ, хотя уже становилось довольно жарко.
— Ну, как там Исангард? — спросил Гримнир. — Спит еще?
Я отмолчался. Имлах слезла с чурбачка, потерла затекшую ногу и устроилась в траве. Все трое, включая зеленого гнома, опять склонились над чем-то, что их так восхищало. Я не выдержал и заглянул в их тесный кружок, подсунув голову под локоть Гримнира. Но ничего толком разглядеть не успел, потому что Гримнир немедленно ущемил меня своими ручищами и загоготал, помирая от удовольствия.
— Идиот! — придушенно заверещал я. — Пусти! Клянусь ладонью Алат, Гримнир, тебе не поздоровится!
Великан хрюкнул и сдавил меня еще сильнее. В глазах у меня потемнело.
— Отпусти его, Один, — произнес тихий, печальный голос. — Не сходи с ума. Ты же не тролль.
Меня выпустили. Я сел, плохо соображая, и потер помятое ухо. Зеленое существо смотрело прямо на меня, причем смотрело участливо.
— Он вас не поранил? — спросило оно.
Я покачал головой.
— Вы должны его извинить, — произнесло существо и с оттенком легкого превосходства покосилось на Гримнира. — Когда Один переодевается великаном, он становится невыносим.
— Какой еще Один? — не понял я.
— Я Один, — заявил одноглазый. — Я верховный бог этого края.
Вот заврался, подумал я, разглядывая его разбойничью рожу.
— Ничего я не заврался, — обиделся Гримнир. — Нечего всякие гадости про меня думать. Ну, переоделся я великаном. Я верховный бог, что хочу, то и делаю. Надоедает же одну и ту же морду в зеркале по утрам видеть.