— Конечно. Я пустынный гном. Вообще-то я вредитель. Отрава жизни.
— Идемте с нами, Кода, — с чувством произнес травяной. — Вливайтесь в нашу борьбу. Столько работы еще предстоит! И вы найдете себе дело по душе, вот увидите. Что без толку бродить по свету? Рано или поздно нужно искать себе место в жизни.
Я растерянно покосился на избушку.
— Но я же не один…
Травяной посмотрел на меня словно бы свысока, хотя мы были одного роста. Я почему-то начал оправдываться:
— Как же я его брошу… Он же человек, он пропадет без меня…
Травяной сочувственно кивнул.
— Люди — жуткая обуза, — сказал он. — И толку от них нет, и бросить жалко. Да, тяжело вам, Кода. Держитесь. Крепитесь. — Он положил мне на плечо свою влажную холодную лапку. — Все равно вы — наш.
И, прихрамывая, ушел, унося с собой ведро, в котором весело насвистывала Густа.
— Исангард! — крикнул я, врываясь в дом. — Ты знаешь, кто такой Гримнир?
Гримнир перестал грохотать дровами и высунулся из-за печки. Исангард улыбнулся.
— Ну, выкладывай, — сказал он, видя, что я приседаю от нетерпения.
— Это сам Один! Это переодетый Один, вот кто! — выпалил я.
Исангард перевел взгляд на Гримнира. Я увидел, что лицо моего друга застыло, рот сжался, темные глаза перестали улыбаться. Вряд ли он испугался, но моя новость его не порадовала.
Гримнир почему-то покраснел.
— Ну, переоделся я, переоделся. А что, плохой великан, что ли? Великаны вообще поганцы. Когда я в своем нормальном обличье, я еще хуже, честное слово.
Исангард продолжал молча смотреть на него. Это мне решительно не понравилось, и я раздраженно сказал:
— Ну, что ты на него уставился, Исангард? Богов не видел?
Богов он видел. И поэтому, наверное, слабо улыбнулся.
— Прости, Один, — сказал он, наконец. — Кажется, я был с тобой не очень-то вежлив.
— Глупости, — пробубнил Один. — Зато ты превосходный боец. Считай, что все испытания ты прошел и сам Один назвал тебя своим воином.
— Я и без тебя знаю, кто я такой, — сказал упрямец алан.
— Дубина. Тебе помощь предлагают.
— Поздно, — сказал Исангард. — Я не вступил в воинский союз, когда было мое время. Я не принял ни одного устава. Не имеет смысла что-то менять, Один.
Один задумчиво рассматривал этого человека, лежавшего перед ним на нарах. Наконец, он сердито буркнул:
— Если на Северном Берегу ты попадешь в какую-нибудь неприятную историю, позови меня. Не жди, пока тебя убьют.
И снова скрылся за печкой.
ЭПИЛОГ
…Травяной сказал: «Все равно, вы — наш». А я только Исангарда, я больше ничей. И когда он заявил, что уходит, я ушел вместе с ним. Пустынные Коды живут меньше, чем люди, и мне не хотелось терять времени.
Малышка Имлах крепко поцеловала меня в лоб и, не скрывая слез, погладила по затылку. Руки у нее маленькие и сильные. Хорошая девчушка.
Исангард стоял на вырубке перед избушкой в новом плаще — подарке Одина — поверх своей драной солдатской куртке, кое-как залатанной нашими с Имлах совместными усилиями, с холщовой сумкой через плечо, с мечом в потертых ножнах, и, улыбаясь, жадно всматривался в сплошную стену леса, слегка тронутого осенью. Я видел, что мыслями он уже далеко отсюда. Потом он обернулся к Имлах и подумал о ней: «Милая». Замарашка переступила с ноги на ногу, стукнув о порог деревянными башмаками.
— Прощай, Имлах, — сказал он и зашагал к лесу. Я еще раз посмотрел на домик, на девчонку в полосатой юбке, на огромное серое небо, распростертое над ней. Какая она маленькая, эта лесная фея. Вот такая, с пыльными волосами, с исцарапанными руками, с грустными светлыми глазами, которые так редко видят солнце.
Вскоре по каким-то непонятным мне приметам Исангард вышел на зимник, и мы пошли по относительно проходимой дороге, которая через три часа вывела нас к мосту. За мостом находилась вполне обитаемая деревня.
— Уши прикрой, — сказал Исангард, — а то люди будут шарахаться.
Мы прошли по мосту. Небо висело так низко, что хотелось втянуть голову в плечи. Ветер с воем мчался от реки к лесу, и время от времени на нас брызгало мелкими каплями дождя, который словно никак не мог решить, начаться ему или пока повременить.
От силосной ямы несло невообразимой вонью. Под ногами у нас зачавкал навоз — мы проходили, видимо, мимо фермы. Навстречу нам попался независимый деревенский пес, трехцветная дворняга, трусившая куда-то с ужасно деловым видом. На ходу пес окинул нас взглядом и, не сочтя достойными внимания, двинулся дальше.
Дома здесь были обитаемы почти все, за исключением, может быть, двух-трех. По случаю непогоды людей на улице не было, но из окон на нас пристально смотрели недобрые глаза.
Мы шли по деревянным настилам по пустой деревенской улице к лавке купить немного еды, когда из одного двора на нас спустили собаку. Огромное черное животное, разрываясь от злобы, обнажило клыки. Оно содрогалось от рычания. Зрачки у него горели красноватым огнем.
Исангард вытащил меч и громко сказал в пространство:
— Чья собака?
За забором завозились. Сообразили, видимо, что псу конец. Из ворот выскочила тощая старушонка в засаленных лохмотьях и, невнятно ругаясь, повисла на загривке у пса. В конце концов, ей все же удалось его утащить.
Я на всякий случай жался к Исангарду и, кажется, здорово путался у него под ногами, но он не стал меня прогонять.
Как только мы вошли в лавку, все разговоры там моментально стихли, и лавочница вместе с двумя посетительницами, тетками в пестрых косынках, перевязанных на груди крест-накрест, уставились на нас, по-детски приоткрыв рты. Исангард уже привык к подобному приему и, ничуть не смущаясь, принялся изучать содержимое прилавка, а именно: чулки домашней вязки, неопрятную стопку платков, точь-в-точь таких, как были на тетках, плетеные лукошки разных форм и размеров, хлеб, бочонок с солью и бочонок с квашеной капустой.
Он порылся в карманах, вытащил деньги и купил четыре буханки хлеба. Лавочница, подавая ему хлеб, видимо, каждое мгновение ожидала, что сейчас он испустит боевой клич и набросится на нее с мечом. Он неторопливо снял с плеча сумку, уложил хлеб под пристальными взглядами деревенских теток, которые, судя по их напряженным лицам, старались навек запомнить каждое его движение. Полбуханки он отломил и сунул мне в руки. Потом снова завязал тесемки и спросил лавочницу, далеко ли до Ахена. Та ответила невнятно и помахала рукой в нужном направлении. Исангард не стал уточнять.
Мы снова оказались под ветром. Корявая проселочная дорога, извиваясь, ползла по холмам, а по обе стороны ее лежали убранные поля. Если нам повезет, мы найдем картофельное поле. Здесь всегда после того, как уборка закончилась, можно набрать еще целый мешок картошки.
Лавочница вышла на крыльцо и проводила нас подозрительным взглядом.
— Дай хлеба-то, — сказал мне Исангард и, не дожидаясь, отломил прямо из моих рук изрядный кусок. Некоторое время мы жевали молча, растягивая удовольствие.
— А хлеб здесь ничего, вкусный, — сказал я.
Исангард что-то промычал в том смысле, что на Южных Окраинах и вода лучше, и люди красивее, и небо более свято. Я даже спорить с ним не стал. Я спросил:
— Что такое Ахен?
— Вольный город.
— Что мы будем там делать, Исангард?
— Скоро зима, — ответил он. — Устроимся где-нибудь так, чтобы крыша над головой была.
— А, — сказал я и замолчал.
Мы грызли хлеб и шли вдвоем по бесконечной проселочной дороге под огромным, низким северным небом, и ветер несся с холма на холм над нашими головами, срывая с плеч плащи и пробирая до костей. И никому на свете мы были не нужны. Только друг другу.
Да, друг другу мы были очень нужны, без этого гибель. И я благодарен ему за то, что он подумал тогда то же самое.