Он ослеплен яростью.
Может быть, немного времени в одиночестве ему поможет.
— Отведи его на юг и убедись, что у него есть припасы, — приказываю я и оглядываюсь на него. — Я надеюсь однажды снова увидеть тебя, Йельм, и надеюсь, ты поймешь, почему я так поступаю. Ты так полон гнева, брат. Ярость сожрет тебя. Надеюсь, ты найдешь кого-то, кто заберет эту ярость и заменит ее надеждой.
— Ты предаешь наш народ ради человечка! — рычит Йельм, когда его поднимают на ноги двое мужчин, с трудом удерживаясь на ногах. — Ты принесешь смерть всем нам!
— Нет, это ты, брат. — Я киваю и смотрю, как уводят Йельма. Повернувшись к нашим людям, я изучаю их лица. — Мне нужен доброволец, гонец, чтобы отправиться в племя Акумена.
Харен выходит вперед, умный, пожилой сильный воин. Он ― хороший кандидат. К тому же у него там живут друзья.
— У них еще один человек. Скажи им, что мы должны встретиться. Передай им, что если они причинят вред человеку, то не только люди обрушатся на их головы, но и я.
Он моргнул, но кивнул, молча отправляясь на задание.
— Сегодня вечером мы празднуем новое будущее! Будущего счастья, новых друзей и новых перспектив, а не только борьбы и смерти! — объявляю я. Это даст им повод для праздника. Я смотрю, как приносят еду и эль тоже. Я обхожу всех, приветствую и разговариваю, прежде чем прокрасться обратно в свою комнату, мне нужно ее увидеть.
Ария.
Ророак все еще у двери. Он улыбается.
— Ты всегда умел говорить. — Он вздыхает. — Она пыталась выйти, но я сказал ей подождать. Она очень... нетерпеливая, твой человек, и у нее странный язык.
Рыча, я впечатываю его в стену, адреналин от испытаний все еще бурлит во мне.
— Не смей смотреть на ее язык!
— Я имел в виду ее слова! — прохрипел он.
— Ой... — Я опускаю его. — Да, она говорит странно, не так ли?
Он злобно смотрит на меня, но расслабляется.
— Да, теперь я пойду поем, пока ты развлекаешься со своим человеком. Надеюсь, ты знаешь, что делаешь.
Я смотрю, как Ророак уходит.
Я тоже, брат. Я тоже.
Я знаю только, что готов рискнуть всем ради нее, ради лучшей жизни с ней рядом.
17
АРИЯ
Как только Аку входит в комнату, я вскакиваю и бегу к нему, собираясь осмотреть его, но тут же замираю. Прочищаю горло, пока он с любопытством наблюдает за мной.
— Прости, просто... Ты в порядке? Я слышала драку и рычание.
— Обычное дело здесь. — Он ухмыляется, и тут раздается стук. Аку загораживает меня, пока открывает дверь, говоря на другом языке, а когда дверь снова закрывается, он протягивает мне металлическую тарелку. — Вот, ешь. Сегодня праздник, и они приготовили тебе еду.
— Праздник? — Я беру тарелку, нерешительно сажусь и начинаю ковыряться в еде. В ней присутствует немного сырого мяса, но я не обращаю на это внимания и ем другие кусочки. — Разве ты не должен быть с ними как Рейгнер? — Я произношу это слово, не в силах выговорить рычащие слоги.
Он широко улыбается, выставляя напоказ свои острые клыки, как будто я сделала что-то, чем можно гордиться, и я, как глупая идиотка, прихорашиваюсь под его гордым взглядом.
— Я позаботился о своем народе. Я бы предпочел быть здесь с тобой, малыш.
— Правда? — поддразниваю я, не в силах удержаться.
Аку издает странный рычащий звук, от которого по моему телу проходит дрожь, его доминирование почти омывает меня. Иногда он практически как человек, но иногда ― как монстр. Как сейчас, когда он вышагивает с хвостом, виляющим по воздуху, его рога блестят на свету, глаза прищурены, а клыки нависают над губой, когда он рывком головы показывает на блюдо.
— Ешь, — требует он.
Закатив глаза, я делаю то, что мне говорят просто потому, что я очень голодна. Еда неплохая. Конечно, есть какой-то старый шоколад, который вызывает подозрения, но, когда откусываю первый кусочек, я почти кончаю. Не думаю, что до этого момента когда-нибудь ела по-настоящему, и я не могу остановить себя от того, чтобы поглотить его, как зверь.
Открыв глаза, я вижу Аку перед собой и отшатываюсь. Сейчас его глаза полностью черные, клыки кажутся больше, а хвост хлещет за спиной, когда из него вырывается низкий рык. У меня округляются глаза, когда он протягивает руку с когтями, от чего я замираю. Аку загибает палец и очень осторожно проводит им по моим губам и щеке, затем показывает мне растаявший шоколад. Не сводя с меня взгляда своих черных глаз, подносит палец к своему пухлому рту и высасывает его дочиста.
Вожделение проникает в меня, и я сжимаю бедра. Он следит за каждым моим движением, и рык, кажется, усиливается. Когда Аку откидывает голову назад, нюхая воздух, меня охватывает ужас.
Он чувствует запах моего возбуждения?
Черт!
Вскочив на ноги, я отхожу от него, как можно дальше.
— Так, расскажи мне побольше о своем народе, — поспешно требую я, пытаясь сменить тему и отвлечься от одержимости его губами или пальцами.
Акуджи сидит неподвижно, даже его хвост завис в воздухе, словно для удара. Он следит за каждым моим движением своими черными глазами ― и это единственное, что он делает.
— Что ты хочешь знать? — голос Аку ― сплошное рычание, я отворачиваюсь, услышав низкий тембр. Сквозь тонкую рубашку проступают соски, и глубоко внутри меня расцветает боль. Даже от его голоса я становлюсь мокрой, и он это знает. Он снова принюхивается к воздуху, и горделивая, по-мужски вызывающая улыбка кривит его губы, а клыки скорее усиливают, чем ослабляют эффект.
Я ищу в комнате что-нибудь, хоть что-то, что можно было бы использовать для побега, но я заперта здесь, с ним. Я не боюсь, что он может убить меня, но опасаюсь, что он может съесть меня заживо, и я буду наслаждаться этим.
— Ты... возбуждена. — От его баритона я думаю о совсем других вещах, которые он, вероятно, прорычал бы, а затем у меня запылали щеки.
Я изумленно поворачиваюсь к Акуджи, бормоча:
— Ты не можешь... Ты не можешь вот так просто взять и сказать!
— Почему нет? — спрашивает он, нахмурив брови в замешательстве, когда делает шаг ко мне. Я отступаю назад, пока мы не начинаем играть в кошки-мышки. — Это правда ― я чувствую твое желание.
— Нет, люди не говорят об этом так откровенно.
— Тогда люди ― идиоты. — Аку ухмыляется. — Чувствовать возбуждение ― нормально, возбуждение ― это хорошо. Для фертильного самца запаха желания достаточно, чтобы свести его с ума. Многие сражаются и умирают ради удовольствия своих женщин, чтобы показать свою силу.