— Нет, — отвечаю я. — Над чем ты работаешь? — Я подхожу ближе, обхватываю себя руками за талию, останавливаюсь позади него и заглядываю ему через плечо. Он как будто замирает, и понимаю, что мое дыхание обдувает его шею. Катон издает тихий рык, и я быстро отступаю назад.
Может быть, он, как и я, территориально относится к своей работе, или ему не нравится, что кто-то заглядывает ему через плечо. В любом случае, я останавливаюсь, не желая, чтобы этот огромный монстр разозлился. Он так легко может убить меня, но Катон медленно поворачивается, давая мне время увидеть его движения, как будто чувствуя мой страх и беспокойство.
— Извини, — шепчу я.
Он хмурится, когда избегаю его взгляда, и укоризненно смотрит на меня. Я замираю, скользя взглядом между ним и столом, и медленно подхожу ближе. Дойдя до него, Катон притягивает меня к себе. Я напрягаюсь от его рук на моих бедрах, но монстр либо не замечает, либо ему все равно, Катон снова поворачивается так, что я оказываюсь практически между его бедер. Я такая маленькая по сравнению с ним, Катон упирается подбородком мне в плечо, чтобы показать свою работу.
— Я пытаюсь определить, на какую именно часть нашей ДНК влияет солнечный свет, — пробормотал он, показывая мне образцы.
— Если ты сможешь найти эту особую часть, ты сможешь ее выделить, — отвечаю я, впечатленная его работой. Катон прижимается ко мне, втягивая воздух.
— Именно. — Он говорит более глубоким, рычащим голосом, и я быстро отстраняюсь, прислоняясь спиной к столу, чтобы встретиться с ним взглядом. У него обычно черные глаза, но сейчас они налились красным цветом.
— Отчего у тебя меняется цвет глаз? — спрашиваю я.
— Что делает? — спрашивает он, наклоняя голову.
— Вот сейчас. — Я показываю жестом. — Меняют цвет.
Он вздрагивает и отворачивается, медленно дыша, а когда поворачивается обратно, они снова черные.
— Прости, — бормочет он. — Это то, что иногда с нами происходит.
— Когда? — спрашиваю я, чересчур любопытствуя. Катон смотрит на меня, пока не приходит к какому-то выводу.
— Когда мы испытываем сильные эмоции: опасность, печаль, счастье, похоть… — Катон прерывается, и я глотаю воздух. Он слегка усмехается. — Это не похоже на дымку, но телесные реакции схожи.
— Дымку? — спрашиваю я, радуясь тому, что продолжаю спрашивать, раз уж он отвечает. Ответы помогут удовлетворить мое любопытство и не позволят мне анализировать, почему монстр возбудился от того, что я так близко. Это точно не был гнев или печаль.
— Биологическая реакция, хищная черта, — кивает он. — Она берет нас под контроль, когда наши эмоции становятся слишком сильными или нам угрожает опасность. Обычно, если нам угрожает опасность, она превращает нас в монстров, а не в людей, делая нас сильнее, быстрее и безумнее, но в таком состоянии мы не признаем никого и ничего. Мы можем ранить любого, если он встанет у нас на пути. Мы очень стараемся вернуться из этого состояния. Первые монстры, сбежавшие из лаборатории, жили и умерли в таком состоянии, и с течением поколений мы стали лучше контролировать дымку, хотя помогает то, что мы больше не воюем и можем найти счастье.
— А раньше? — спрашиваю я.
— Раньше? Большинство из нас существовало в дымке во время войны. Мы сражались, чтобы выжить, охваченные жаждой крови. Мы убили многих, и смерть нашего народа только усилила ее. Некоторые до сих пор живут в дымке, отвергнутые племенами за то, что не научились контролю. Они опасны, очень опасны, и они убили бы своих, если бы у них была возможность.
— Почему?
— Чем дольше ты остаешься в дымке, тем глубже погружаешься в безумие, и, в конце концов, ты сходишь с ума и не можешь вернуться. — Он пожимает плечами. — Я видел, как это происходит, и это было не очень приятно.
— Ого, ты видел, как это происходит?
Катон кивает, отводя взгляд в сторону, но потом встречается с моим взглядом.
— С моим отцом. Когда мама погибла во время побега из лабораторий, папа погрузился в дымку. Я был совсем маленьким, под защитой нашего народа, который ушел под землю, пока наши воины вели войну наверху. Но видел его достаточно, чтобы заметить, как папа погружается в дымку. Даже когда людей оттеснили и начали строить стену, он не смог выйти из нее. Отец был потерян, обезумел от горя.
— Катон, — шепчу я, беря его руку и сжимая, надеясь унять боль в его голосе. — Что с ним случилось?
— Говорили, что его убили в последние дни войны, но мы с братом узнали правду несколько лет назад. — Когда молчу и жду, он пораженно опускает плечи. — Один из наших был вынужден убить отца. Когда не осталось людей, которых можно было бы убить, отец обратился против своего собственного народа, так потерявшись в своей боли и горе, и у них не осталось другого выбора, кроме как покончить с его жизнью, чтобы он мог воссоединиться со своей парой.