Интересно, чувствует ли он то же самое?
Интересно, больно ли ему так же, как и мне, или он чувствует только облегчение?
Я слишком напугана, чтобы спросить.
На следующее утро мы оба молчим, работая бок о бок, и я чувствую, что расстраиваюсь, потому что натыкаюсь на тупики. Мое плохое настроение только ухудшается по мере того, как проходит время, а я не нахожу ответов, которые, как я знаю, нам нужны. Катон чувствует это, и через некоторое время он не позволяет мне хандрить.
— Давай, собирайся, мы уходим
— Мне нужно работать, — бормочу я.
— Битье головой об стол не поможет, — говорит Катон, беря меня за лицо. — Талли, ты делаешь это не одна, но, возможно, чтобы понять это… — Его глаза пробегают по исследованию. — Чтобы увидеть конец, нужно увидеть начало.
Я хмурюсь, гадая, о чем говорит Катон, но доверяю ему, поэтому киваю, иду в нашу комнату и одеваюсь. Я не беру с собой ни воды, ни еды, потому что знаю, что он это обеспечит. Катон просто одержим идеей заботиться обо мне и обеспечивать всем, что мне может понадобиться, как будто это лучшая работа в мире.
Странный человек. Я не могла заставить своего бывшего носить мой телефон или держать мою сумку.
Как только я оделась, Катон вывел меня из здания университета и повел через весь город в сторону лаборатории. Я уже бывала там раньше, но, возможно, ему нужно быть там, чтобы показать мне то, что он задумал, поэтому молчу, и как только мы оказываемся внутри здания, следую за Катоном вниз по металлической лестнице.
Он не останавливается, но продолжает идти, и я, поколебавшись, делаю то же самое.
Мы проходим мимо лабораторий и заходим за угол, который раньше не исследовали, не желая заходить слишком далеко. Сзади — ряды и ряды камер. Я сглатываю желчь и прохожу мимо них. Кажется, они тянутся вечно, но потом Катон внезапно поворачивает направо, в запертую комнату. Он ломает замок и открывает передо мной дверь.
Пройдя внутрь, я окидываю взглядом обычную на вид лабораторию, но он не останавливается. Катон берет меня за руку и тянет через всю комнату.
— Катон? — шепчу я, боясь говорить слишком громко, как будто это может потревожить ужасы и призраков, которые обитают здесь. — Куда мы идем?
— Увидишь, — отвечает он таким же мягким голосом.
В конце лаборатории находится лестница, ведущая вниз к двери. Дверь заперта и закодирована, и я уже собираюсь попробовать коды, которые они мне дали, когда Катон просто открывает ее и смотрит на меня.
— Лаборатории были не единственными их экспериментами, — туманно заявляет он, прежде чем пройти внутрь
Я хочу спросить, но мы входим в туннель. Светильники, встроенные в округлые стены, излучают очень тусклое свечение. Здесь темно и немного страшно, поэтому придвигаюсь ближе к его спине, но Катон не выглядит испуганным или обеспокоенным, пробираясь по лабиринту, который, кажется, все время крутится и вертится.
— Катон, серьезно, куда мы идем? — шепчу я, сильно нервничая.
— Поверь мне.
И я верю, поэтому молчу. Через час или около того туннель заканчивается двумя металлическими дверями, и он прижимает к ним руку, тяжело дыша.
— Добро пожаловать в бункер, — бормочет он, распахивая их и отступая назад.
ГЛАВА 29
КАТОН
Я следую за Талией и вижу все ее глазами. Хотя во мне вспыхивает ненависть и боль от этого места, я должен рассказать ей, показать, насколько ужасно это место на самом деле.
Да, оборудование здесь самое лучшее, и да, отсюда все выглядит потрясающе, но это не так.
Это ад.
Это место, которого боятся даже монстры.
— Я все еще слышу крики, хотя мне повезло. Меня приводили сюда только дважды за плохое поведение. Они ранили моего друга, и я отреагировал… плохо. Тогда я не очень-то контролировал себя, и этот недостаток контроля над дымкой привел меня сюда, но другие… другие, кто был зол, кто не мог контролировать свою ненависть и страх и потерялся в дымке, ну… они никогда не возвращались. — Талия смотрит на меня, и я грустно улыбаюсь. — Как Самаэль. Я не знаю, что он сделал, но однажды он исчез, и во время моего второго наказания здесь я увидел его. Он был совсем маленьким, Талли, совсем ребенком, и то, что они с ним делали… Неудивительно, что его разум разрушен. Неудивительно, что он такой, какой есть. И хотя я не могу спокойно смотреть, как он причиняет боль другим, я понимаю, почему. Именно поэтому мы называем Самаэля и его народ Дарклингами. У них нет ни капли человечности… — Я качаю головой. Ей не нужно знать истинную глубину их разврата и безумия. Я еще раз оглядываюсь вокруг, а затем снова смотрю на нее. — Это место должно быть мечтой для такого ученого, как я, но вместо этого оно превращается в кошмар.