Лорд прижал правую руку к груди и низко поклонился горожанам. В толпе заорали, засвистели, люди поднялись с мест, стуча кулаками по столам и хлопая в ладоши, а на свободное место перед помостом уже выкатывали бочки из лордских подвалов.
К бочкам тут же выстроилась очередь, Кай, схватив кувшин, побежал туда же.
— Что за парнишка у тебя, Ласточка? — спросила госпожа Брана, жена капитана городской стражи. — Экий шустрый. Родственник?
— Ученик, — Ласточка ощутила тепло в груди и невольно улыбнулась.
— Хорошенький мальчик.
— Хороший, да.
Госпожа Брана посмотрела на нее, подняв бровь, ничего не сказала и вернулась к пирогу.
Посуду для праздника делали на один раз — нарочито грубая, кособокая, обожженная не в печи, а в яме у реки, она не должна была пережить эту ночь. Столы — козлы и доски, крытые соломенными циновками. Яблоки и орехи, горами наваленные на столах, затекали в блюда с пирогами и прочей снедью, просыпались на землю, под ноги пирующим.
Кай приволок кувшин красного виноградного вина — редкое угощение для простецов. С другой стороны мужчины понесли куски жареного мяса — от его аромата рот наполнялся слюной. Кай набросился на еду как голодающий — только хрящики захрустели.
— Кай! — К столу протолкалась Тинь — разрумянившаяся, возбужденная, с блестящими глазами. Она немного задыхалась. — Еле нашла тебя. Пошли скорей!
— Ага, иду.
Кай поспешно запихал в рот кусок, кривовато улыбнулся Ласточке, но ответить на ее вопросительный взгляд не смог — рот был набит мясом. Поэтому он просто махнул рукой, вытер ладонь о штаны и канул в толпу следом за Тинь.
— Ах, молодежь, — покачала головой Брана, — Шестую четверти посидеть за столом не могут.
Ласточка опустила глаза и разломила пирожок.
Когда Кай спустился по лестнице, уже почти рассвело. Он так и не смог заснуть, проходил полночи по комнате, потом Чума разозлился и выгнал его вон.
Он спускался вниз, во двор, когда увидел, что дверь в лордские покои приотворена и оттуда пробивается огонь свечи.
Кай постоял, подумал, потом вошел без стука.
Сын Лайго не спал, сидел на широченной кровати, мрачно глядя перед собой. В вороте черной рубахи виднелись свежие бинты.
Услышав скрип петель, он обернулся, привстал, замялся, не зная, как приветствовать хозяина крепости.
— Да брось, — сказал Кай, садясь рядом. — Не выдумывай. Тебя как зовут?
— Лаэ.
— А меня Кай. Просто Кай.
Они помолчали, украдкой разглядывая друг друга.
Сыну Лайго было примерно столько же, сколько самому Каю — лет шестнадцать. Темные глаза еще не приняли обычное для найлов высокомерное выражение, казались улыбчивыми. Дышал он тяжеловато, скверно, видно оберегал рану.
— Тебя куда ткнули?
— Под ребра. Плохо зарастало, — Лаэ виновато пожал плечами. — Мы не могли ждать, пробирались к границе.
— Полечил тебя Коновал?
Лаэ снова улыбнулся, потрогал бок.
— Почистил рану и сунул туда овечьей шерсти. Странно. Но уже лучше.
— А, это поможет, — Кай нахватался в свое время при госпитале. — Шерсть с овечьего вымени вытянет гной, а потом ее надо выскрести и все зарастет.
Лаэ глянул на него с уважением.
— Понимаешь в лечении?
— Ну… — парень смутился. — Так. Кое-что. Устроились вы тут?
Его подмывало расспросить о Лайго, который без единого слова принял на себя командование частью войска Верети и уж явно был не из простых найлских рыцарей, судя по тому, как с ним обращались его люди.
— Нормально. В болоте хуже.
Лаэ видно тоже разбирало любопытство, но он мялся и не решался спросить первым. Он покачался на перине, хрустнул пальцами.
— Сюда приходила та девушка, Лана — сказал он. — Которую ты выгнал.
Кай нахмурился.
— Да, черти полуночные… Я же ей велел не таскаться в крепость! Мозгов у нее нет.
Не объяснять же этому пареньку, что был в стельку пьян, когда ее притащили зимой крестьяне из Жуков, «в дар шиммелеву сыну». Теперь и глядеть на нее не хочется.
— Она плакала, — нерешительно сказал Лаэ. — Ее из дома выгнали… А внизу страшно, там народ всякий.
— Ну и возись с ней, коли охота, — буркнул Кай. — Мне недосуг. Делать ей нечего, на сносях по разбойничьей крепости бродить. Тут скоро ад разверзнется.
Лаэ прикусил губу, уставился в пол.
— Боишься за отца?
— Кто бы не боялся? Он ведь живой, из плоти и крови. Меня не взял в бой, сказал, что слабый еще.
— Ты у него один?
— Ага. Скажи, Кай…
— Ну?
Давай, спроси, правда ли я сын демона и правда ли, что я могу убить взглядом любого. Я тебе что-нибудь отвечу. Возможно, даже правду.
— Тяжело быть лордом? — спросил вместо этого Лаэ.
Кай помолчал, подумал. Потом тоже покачался, болтая ногами. Кровать заскрипела.
— Иногда я думаю, легче сдохнуть, — честно ответил он.
— С божией помощью поправится, — лекарь-вильдонит утер пот со лба чистой тряпицей. — Вовремя вы подоспели, сэн Соледаго.
Лорд Радель лежал в чудом уцелевшей госпитальной палатке. В сознание он так и не пришел, потерял много крови. Кроме колотой раны в бедро, у него была рассечена ключица и разбит лоб.
— Если бы я подоспел вовремя, ничего бы этого не случилось, — мрачно сказал Мэлвир.
Пот лил с него градом. В палатке было жарко натоплено, чтобы не застудить раненого.
— На все воля божья.
Как же, подумал Соледаго, но вслух ничего не сказал.
— Я видел на карте деревню, в которую упрется гать, — сказал он вслух. — К вечеру закончим строительство, перевезем туда раненых и оборудуем большой лазарет. Будет проще.
Брат Родер закивал. Он с ног валился — раненых после этой ночи было много. А уж убитых… Им еще предстояло ждать своей очереди на небеса и родственников, которые погребут их и оплачут. А пока — залить смолой, зашить в рогожу и погрузить на телегу мертвых.
Тела разбойников без церемоний скинули в топь, Мэлвир даже за капелланом не послал.
Начало тропы, по которой, видимо, пробрались на остров нападающие, обнаружилось, но использовать ее не смогли — вешек не отыскали.
Мэлвир еще раз глянул на лорда Раделя, обвел взглядом лежащие вповалку тела его людей.
Слишком много. И я видел найлов. Что они делают здесь, в этом богом забытом месте? Найлы служат не за деньги, а ради чести. А какая честь в разбое?
Он коротко выдохнул, разжал пальцы и пошел допрашивать пленных.
Из головы не выходили крики, которые он слышал ночью, в ярости поражая врагов.
Чертовы земли. Гадючье гнездо. Сюда надо было крестовым походом идти, с армией священников.
Я не верю в тебя, Шиммель.
13
Стемнело, на столах расставили фонари и плошки с маслом, а лордский помост осветился огнем сотни факелов. Маленьких дочек лорда отправили домой, Акрида и библиотекарь тоже ушли, лордское вино выпили и перешли на гораздо более дешевые терновое вино и медовуху, выставленные народу старостержскими купцами. Ласточка сидела с приклеенной улыбкой и крошила хлеб — кусок в горло не лез. Очень хотелось уйти домой, но уйти раньше Браны не позволяла гордость.
Она слепо смотрела, как пляшут перед помостом альханы — щелкая кроталами, звеня монистами и взмахивая пестрыми юбками. Альханская певица — костистая тетка со смуглым грубоватым лицом — выводила на удивление сильным, страстным голосом:
Ласточка бросила на землю раздавленный мякиш и отряхнула ладони. Пропасть с ней, с гордостью.
В этот момент на противоположной стороне площади, у пшеничных ворот, взвизгнула сопелка и загремели трещотки. Дрогнули, раздвинулись ленты, пропуская гурьбу ряженых чертей, впряженных в большую телегу. На телеге, груженой хворостом и обмолоченными снопами, взявшись за руки, плясали Смерть и Дева.