Растерзанный лагерь привели в порядок, тела погибших лежали в ряд, накрытые плащами.
У раскрытой полотняной палатки, в которой шла служба, стояли рыцари с непокрытыми головами.
Светлые, темные, рыжие головы. Золотая. Тальеновы вороные пряди.
Ворран, притащившийся из лазарета, со злым, бледным лицом, узкие губы сжаты, глаза темны.
Второй священник-вильдонит сидел у походной исповедальни — попросту пары досок с решетчатым окошком, установленных на распорках, принимал покаяние у запоздавших. С другой стороны доски преклонил колени кто-то из хинетов, истово кивал, стучал в широченную грудь кулаком и покаянно встряхивал черноволосой головой.
Дилинь-дилинь, — снова зазвякал колокольчик над накрытым белой тканью алтарем.
Бомм! — ответил ему гонг.
— Святая заступница Невена, святые заступники Кальсабер и Альберен, предстоят за нас перед Господом, — кобальтово-голубые, как у всех Маренгов, глаза священника горели несокрушимой верой. — Да сохранит Он нас от всякого зла, укрепит души наши и дарует победу в грядущем бою, как даровал ее святому Кальсаберу в сражении с диаволом.
От всякого зла… от зла, которое ходит средь бела дня, упивается кровью, будоражит яростью сердца.
От зла, которому положено полвека гнить в могиле.
Зло, в которое мы так долго не хотели верить.
Я верю в силу меча и силу руки, которая держит этот меч. Я верю в слово рыцаря, в королевский приказ, в то, что правота торжествует всегда, рано или поздно.
Господь Всевышний, Амо Эспаданьядо, Господь мой, сжимающий обоюдоострый клинок в пронзенных гвоздями руках…
Что я сделал не так?
Отчего зло во плоти бродит меж моих людей, питая их страхом?
Священник поднял наполненную вином чашу, бережно, как величайшую драгоценность.
Он-то не боялся.
— …подал им и сказал: пейте из нее все, ибо сие есть кровь Моя, за вас и за многих пролитая во оставление грехов.
Отпечаток конского копыта, четкий, глубоко вдавленный в размокшую землю.
Иней на бревенчатых стенах амбара.
Два мертвых пса, тело пленного разбойника, белые от страха заледеневшие глаза, волосы, примерзшие к соломе…
Когда тело подняли, полусгнившие соломины так и остались торчать из волос жутковатым нимбом, ледяной печатью нечистого.
Кого призывал несчастный в свой последний миг, когда зло, в которое и он не верил, заглянуло в глаза?
Сэн Эверарт.
Мертв.
Кунрад, веселый и верный соратник.
Мертв.
Сэн Гертран…
Разве поможешь мне Ты, если я сам буду слаб?
Я верю в сталь и огонь.
— Скажи только слово и исцелится душа моя, — произнес Соледаго одними губами, единым выдохом, вместе со всем своим войском.
Чаша с алой густой влагой подплыла к нему, как во сне, и он преклонил колени.
Галерею освещала только пара факелов по сторонам охраняемой двери; Ласточка если бы хотела — не заблудилась. Один найл стоял, как черный журавль, согнув ногу и опершись о стену спиной и пяткой, другой, по другую сторону, сидел на корточках, свесив длиннопалые руки между колен. В зубах у него торчала трубка.
Он посмотрел на Ласточку непроницаемыми черными глазами и не пошевелился. Второй, а это оказался Лаэ, кивнул, отлепился от стены и отворил перед ней дверь.
— Ты спишь когда-нибудь? — спросила Ласточка, проходя.
— Я отдохнул положенное время, не беспокойся обо мне, прекрасная госпожа.
Откуда она явилась в такой глухой час и почему без сопровождающих, он не спросил. Голос был спокоен и исполнен уважения, только в глазах мелькнула искорка. Или Ласточке показалось.
— Лаэ? — сидевшая у изголовья больного Ланка оглянулась.
Улыбка слетела с ее лица, губы поджались. Ланка отвернулась и насупилась.
Ласточка подошла к лордскому «ложу». Радель не спал, лицо у него осунулось, под глазами чернели круги, но взгляд оказался живой и блестящий.
— Милорд? Как вы себя чувствуете?
— Гораздо лучше. — Он улыбнулся. Гертран Радель никогда не жалел улыбок, и дарил их всем подряд — и простым людям, и непростым. Он и животным улыбался так же сердечно. — Милая девушка поит меня каким-то волшебным эликсиром. — Он улыбнулся насупленной Ланке, потом перевел глаза на Ласточку. — С тобой все в порядке? Тебя не обижали?
— Лорд Герт беспокоился, как бы тебе зла не сотворили, — не поднимая глаз, процедила Ланка.
— Все в порядке, милорд, я сама ушла.
— Я так и сказала, — ядовито вставила Ланка.
Ласточка подняла бровь, но выяснять причины ланкиных обид не стала. Потрогала Раделю лоб, посчитала пульс, посмотрела язык. Чудье молочко, из чего бы его не делали, положительно творило чудеса. От Бога или от черта — потом разберемся. У лорда есть духовник, а Ласточка давно уже этот вопрос для себя решила. Все, что облегчает страдания и дарит исцеление — благо.
А в тонкостях пусть священники и монахи разбираются.
Ласточка поинтересовалась, кушал ли милорд, Радель заявил, что воздержался в пользу притесненных женщин и сирот. Бадейка жидкой ячменной каши, едва сдобренной солониной, стояла на теплом камне среди углей. Найлы принесли с общей кухни кормежку сразу для всех, и Ланка, судя по всему, изрядно к вареву приложилась. Ласточка понюхала, покачала головой, поднялась и направилась к двери.
На стук ее кулака открыл Лаэ, и Ласточка тут же ухватила его за складку плаща у горла.
— Милорду требуется курица для супа. Не утка, не гусь, не солонина. Не каша. Курица! Добудь мне курицу, хоть из под земли!
— Это непростая задача, прекрасная госпожа. У нас и солонина на исходе. К тому же сейчас ночь.
— У вас в заложниках не абы кто — лорд старостержский! И он ранен. Владетели замков кормят благородных пленников со своего стола, напомни об этом своему лорду, если он забыл. Что ты так смотришь, или в Найфрагире другие порядки?
— Порядки те же. — Найл покачал головой. — Только со своего стола Кай может прислать разве что жбан яблочного вина. Ты удивишься, прекрасная госпожа, но, по-моему, он вообще ничего не ест.
— Как не ест? — поразилась Ласточка. — Вообще? Не может быть!
Лаэ пожал плечами.
— По крайней мере, ему не готовят отдельно. Мне приходилось видеть пару раз, как он ковырял в миске и отодвигал ее, нетронутую. Если он что-то ест, я этого не заметил, а в Верети я редко отхожу от него надолго.
Ласточка нахмурилась и решила выяснить этот вопрос позднее.
— В любом случае, милорду не следует подавать бурду для разбойников. Милорду требуется хорошая свежая и легкая пища, которая положена больным. Достань мне курицу, где хочешь. Озаботь Кая, пусть чудь где-нибудь украдет, если в деревне не найдется. Еще мне нужен котелок для варки. И свежая вода. И пусть кто-нибудь вынесет помойное ведро. И…
— Хорошо, хорошо, прекрасная госпожа. — Лаэ быстренько захлопнул дверь. Залязгал ключ в замке, словно найл не Ласточку запирал, а от Ласточки запирался.
Через некоторое время Лаэ принес петуха. Яркого, рыжего с зеленым, нанизанного на стрелу, как на вертел.
— Это же Горлан бабки Леши! — поразилась Ланка. — Он пуще ворона хитрый, никто его добыть не мог. Щавлик аж головой клялся, что самого сожрет, а перо с хвоста в шапку воткнет. Как же тебе-то удалось?
Лаэ хмыкнул.
— У Щавлика теперь ни пера, ни шапки, ни головы. А как добыл… Я одного из наших попросил, мы всю деревню обошли, все сараи прочесали. Кур таки нет, а этот красавец заорал к половине четверти, как петухам положено. А нашего я не просто так просил, у него удача вот тут спрятана, — Лаэ растопырил два пальца, указательный и средний. — Как раз в промежутке. Стрелковая удача. Ему сам Аранон Арфист струною пальцы заплетал.
— И что, теперь твой приятель промаха не знает? — Радель, то засыпавший, то просыпавшийся, повернулся на шуршащих мешках. — Ваши барды такие сильные колдуны?
— Некоторые, любезный сэн, — уважительно ответствовал найл. — А Аранон — король бардов, ему тысяча лет. Он великий волшебник. Если уж он удачу струной от своей арфы примотает, вовек ее не потеряешь, удачу свою. Главное — струну не потерять.