— Что же, к какому месту примотать, то место удачливей прочих окажется?
— Удачливей, любезный сэн, но не за счет прочих. За счет самой удачи, что сбежать не может.
— А, вот это дело! Польза немалая, должно быть. — Радель негромко хохотнул. — А скажи мне, добрый юноша, на какой же член все больше удачу прикрепляют?
Лаэ опять хмыкнул:
— Да вы же знаете ответ, любезный сэн. Два члена у человека в жизни самые важные. Десница и тот, что между ног.
— Интересно, — Радель приподнял бровь. — А ты бы который выбрал?
Лаэ пожал плечами.
— Никоторый. Я бы голову выбрал.
Лорд Гертран расхохотался, но тут же сморщился и скрипнул зубами, неловко двинувшись. Ласточка, потрошившая ощипанного петуха, дернулась было к больному, но Лана уже поправляла постель, помогая милорду улечься поудобнее.
— Ты, парень, непрост, я смотрю. — Радель отдышался и снова разулыбался. — Говоришь складно, хоть и найл, и акцента не слышно. Ты ведь благородной крови?
— Мой отец Лайго Экель, по прозвищу Горностай.
— Экель? Погоди, ты найгонец? Из Леуты?
— Пока в Леуте сидел Сагарэ Аверган, отец был в изгнании. Мать с сестрой погибли, а меня он вывез. Служил у Кадора Тернского ровно десять лет, потом вернулся. Я в Даре большую часть жизни прожил, от того и говорю складно.
— Твой отец с тобой?
— Это я с ним.
— Как так получилось, что вы на службе у самозванца оказались?
— Судьба. — Лаэ растянул в улыбке губы, но глаза не улыбнулись. — Хуго Вольк захватил наш корабль, мы бежали из плена. Отец хотел нас вывести через дарские земли, мы еще до дождей поднялись по Реге, но потом нарвались на засаду и заблудились в болотах на границе. Я ранен был и совсем ослабел.
Ласточка слышала достаточно историй про зверски жестоких ингов, которым Найфрагир отдал Немой Берег под поселения. Сказывали, что Химера нередко делает свои дела ингскими руками.
— Судьба или случай вывели вас к Верети, это я понял. — Лорд Радель смотрел на найла, приприподняв бровь. — А по какой причине вы пошли служить разбойнику и злодею?
— Так это для вас он разбойник и злодей, — мягко отвечал Лаэ. — А мы увидели звезду во лбу у него.
— Какую еще звезду?
Лаэ помолчал, потом сказал тихо:
— Есть такой изначальный закон, любезный сэн, оставшийся нам от старых богов. Принявший угощение, а паче спасение из рук волшебного существа, обязан отблагодарить его так, как оное существо пожелает. Кай пожелал службы.
— Волшебное существо? — Радель криво усмехнулся. — Священники говорят, что он продал душу дьяволу или что родился демоном. По-твоему это не так?
— Да хоть бы и так. Закон есть закон.
— Это правда. — Радель откинулся на мешках, глядя в пыльную тьму под потолком. — Поэтому Соледаго, королевский рыцарь, скоро пойдет на приступ. Рано или поздно он возьмет Вереть. Я знаю, что найлы честно сражаются за тех, кому служат. И вы ляжете в эту землю, так и не увидев дома.
Ланка шевельнулась на своей подстилке, блеснули в полумраке испуганные глаза.
— И вы тоже, любезный сэн, — спокойно ответил Лаэ.
— Да, скорее всего, — согласился Радель.
— Неужели сэн Мэлвир и сэн Марк не пойдут на переговоры? — Ласточка стиснула кулаки, но, сдержавшись, разжала их и скрестила руки на груди.
— Марк-то пойдет. Но войском командует Соледаго. — Радель продолжал разглядывать темноту над головой. — А каков он, когда понадобятся решительные действия… не знаю.
— К вам на помощь, милорд, он бросился, забыв про раненую руку. Хотя за полчетверти до того, как на вас напали, лежал без памяти и бредил. Сэн Мэлвир не оставит вас в беде! Вот увидите, как только рассветет, он пришлет парламентеров.
— Хорошо бы.
Радель замолчал, стало слышно, как булькает суп в котелке, как потрескивает и осыпается в камине торф. И как воет ветер снаружи, сотрясая старые ставни. И как галдят и ссорятся над крышами вороны.
Вороны проснулись? Уже рассвет?
Ласточка потерла лицо, тряхнула головой. Действие чудьего молочка закончилось, тело ныло и гудело от усталости. Она с трудом поднялась, хватаясь за поясницу. Подошла к окну, откинула рогожу. Выдернула комок ветоши, затыкающий щель в ставнях. Внутрь потек сырой белесый воздух, пахнущий снегом, разбавляя угарную духоту в комнате.
Рассвет был синим, как асулинский кобальт. Окно смотрело на юго-запад, на ровную васильковую синь без оттенков. Угол стены и башня расплывались чернильными кляксами, кромки заснеженных крыш существовали только в воображении, глаз не различал грани снега и неба. Ворот отсюда не разглядеть, виднелась лишь яма двора в лоскутьях времянок и дно ямы, темно-голубое, как небо, еще не тронутое ничьими сапогами.
А, уже тронутое. Наискось по двору спешила чья-то фигура в развевающемся плаще. В вороньи крики и посвист ветра вплелся знакомый звук. За стенами трубили рога.
— Милорд! — Ласточка обернулась от окна. — Слышите? Я же говорила, что сэн Соледаго вас не бросит!
.
Пожалуйста, не уходи… хотел сказать Кай, но он уже засыпал и распухшие от поцелуев губы едва шевельнулись.
Сладковатый вкус марева вязал рот. Слабый-слабый, еле уловимый, ускользающий привкус отравленного молока.
В голове было пусто и звонко, словно рухнули стены или разлетелась стая нетопырей, угнездившихся там давным-давно.
Кай закинул руки за голову, даже не стараясь сдержать разъезжающуся на пол-лица улыбку. Облизнулся. Прикрыл глаза.
Потом сообразил, что валяется на каких-то тряпках в комнатушке настолько тесной, что сапоги торчат в коридор, не давая двери закрыться.
В коридоре слышался недовольный голос Ласточки, выговаривающей то ли страже у комнаты ее разлюбезного лорда, то ли еще кому.
Мары болотные, лежу здесь, как девка с задранным подолом… Надо встать, что ли… Неплохо будет, если мои люди найдут своего лорда в таком виде…
Губы разъезжались.
Паутина на потолке свисала клочьями. Ее шевелил сквозняк.
Вот она ходит там по коридору, его хорошая, и ей нужно то и се, пятое и десятое. Лаэ наверное с ног сбился.
Требовательная она очень, его хорошая.
Она хочет, чтобы огонь горел в очаге, и варился суп, и чтобы простыни были чистыми.
Он разрушает.
Она возводит.
К чему это…
В спину упиралось что-то твердое, кололось. Должно быть, смятая корзина. Пересохшие ивовые прутья разломились и торчали, как иглы.
Далеко-далеко слышался голос, тихо, на грани сознания, ускользая, как шепот.
Кай узнал его, напрягая слух.
Ветер… свистит ветер, проникая в узкие бойницы на вершине башни. Сыплет и сыплет сухую снежную крупу.
Хлопает ткань.
Темно.
Голос цедит слова по капле, как лекарство в стакан.
Ему отвечает молчание ночи и холодный голос ветра, пробирающий до костей.
И…кто-то еще стоит там наверху. Бесформенная расплывшаяся тень, прореха во тьме.
Отец.
— Повремени, наешься еще, — просипел первый голос.
Кашель, жуткий, надсадный, знакомый с прошлой зимы. Длинный хрип, склеивающий легкие.
— Не время… лить кровь, не думая. Скоро… остановятся реки, и ты станешь бессилен. Тогда крепость возьмут, а мальчишку увезут на муки. Дай нам время. Потом… на улицах Тесоры, натешишься… вдосталь. Я обещаю.
Молчание. Рвется и полощется черная ткань.
— Ты же был когда-то рыцарем. Для нас важны эти… переговоры. Важен пленник. Подумай о сыне. Казнят его, и ты… ничего не сможешь сделать… — сиплый кашель. — Когда ляжет лед…
Я сплю, подумал Кай и попытался сжать руку в кулак.
Пальцы не сгибались.
В запястья вгрызлось железо.
Я сплю.
Ломило ладони, плечи, ребра и под вздохом — ни глотка воздуха не схватить.
Занозистые доски пола тошнотно затряслись, норовя разъехаться и выронить его в пустоту. Кай рванулся, лязгнули цепи, больно вывернуло руки.