— Ну… ты-то другое дело! Ты добрый и… и… добрый!
Тальен мягко расхохотался. Повозился, подобрался поближе. От него тянуло теплом. Котя слушала, как он дышит, а в носу засвербело вдруг и горло сжалось. Уедет, ой-ёй… уе-е-едет!
Радо склонился к самому котиному уху и сказал тихонько:
— Поехали со мной? Посмотришь, один это черт, два или три совершенно разных черта. М? Поехали?
— Хорошо.
Котя сказала и сама испугалась.
Так испугалась, что когда Радо нашарил ее в темноте и прижал к себе, она сама вцепилась в его плечи, только бы не отпускал.
Слитная толпа оборванцев в черном и коричневом заполонила мост, теснила рыцарей, как грязевая лавина. Кони хрипели и упирались, на узком полотне было не развернуться, пешие оскальзывались на обледеневших досках и сыпались вниз, подобно черным зернам.
Снежная пелена во рву прорывалась, обнажая черные полыньи. Их сразу же заметало снова. Остатки вчерашнего штурма — вязанки хворосту, вырванные из вала колья и обломки осадной башни выпирали изгрызенными костями.
Мост грохотал.
Липкая, тяжелая грязь хватала своих пленников за ноги и не хотела отпускать.
Выбраться из ловушки — в железе, по отвесным стенкам не представлялось возможным.
Щит кажется неподьемным.
Но грязь держит не только рыцаря в тяжелых доспехах.
Зеленоглазая тварь тоже замедлилась, проваливается по пояс. Меч в ее руке разит стремительно, но выпад не удается, здесь невозможно рвануться и убить.
Нужно двигаться медленно.
Мэлвир отбил удар кромкой щита, утвердился на ногах покрепче. Подошвы сапог скользили.
Шаг, еще шаг, медленный, плывущий, самый маленький шажок…
Потом он вспомнил, что нет меча.
Кровь заливала глаза от натуги, двигаться здесь все равно, что шмелю в паутине. Под лицевой пластиной тек жар собственного дыхания.
Шестопер все еще висел на поясе, Соледаго нащупал рукоятку.
Зеленоглазая тварь отступала спиной, не отводя взгляда, пустого, как промоины в известняке.
Отыскала бревно или связку хвороста, наступила, вырвавшись из грязюки по колено.
Мэлвир упрямо пошел вперед, прикрывшись щитом.
Буря постепенно утихала.
Лязг и грохот на мосту — нет.
Нельзя позволить противнику выбраться на сухое, он быстрый, слишком быстрый. Идет так, словно у него глаза на затылке, не беспокоясь, куда ступить.
Тварь поднялась еще выше. Мечом она помахивала небрежно, как прутиком, держа руку по-дурацки, на отлете.
Он ведь играет, похоже.
А меч тяжеленький.
Его собственный меч, который тварь умудрилась вытащить из ножен.
Падение никак ей не повредило.
Тусклая полоса железа притягивала взгляд.
Он быстрее, но я тяжелее.
Мэлвир шагнул в сторону, обходя сваленные в кучу обломки справа.
Размытое, еле уловимое движение, удар в голову.
Гулкий звон, темнота в глазах.
Он ломанулся вперед, выдираясь из грязи, ударив наугад.
Не попал.
Снова кружение, связка ударов, быстрых и точных, на этот раз ни один не достиг цели. Мэлвир отработал шестопером, вложив в удар всю силу.
С нечеловеческой быстротой тварь снова отпрыгнула назад, балансируя на переломанных осклизлых бревнах, покрытых потеками глины и снежной кашей.
Подвернется нога и мне конец, подумал Мэлвир. Ухну вниз и все.
Он тщательно проверял, куда ступить. Ни черта не разберешь в этом месиве, хотя снег изрядно поредел.
Наверху надсадно завизжала лошадь, раненая или умирающая. Мэлов противник дернулся, застыл на мгновение. Взгляд его стал совсем пустым и мертвым, как у покойника.
Что-то случилось.
Мэл ударил его щитом в лицо, быстро и безжалостно.
Вентиску отнесло в сторону, развернуло, бросив на стену рва.
С моста спиной вниз рухнул гнедой конь, опасно мелькнули подкованные копыта. Баррикада из досок и бревен разломилась под такой тяжестью. Рядом упал всадник, черный найл с обломком копья, вбитым меж ключиц.
Шиммелев выкормыш потряс головой, страшный удар щитом казалось никак не повредил ему. Он снова кинулся вперед, перепрыгнул через дергающуюся лошадь, наступил на мертвого найла. Тускло сверкнул клинок.
Мэлвир не увидел бы этого удара, но он ждал его. Это был простой, самый обычный прием, которому учили оруженосцев.
Зеленоглазая тварь была быстрой, но слишком беспечной.
Мелкнул шестопер, раздался сухой хруст, Кай молча упал на колено.
Вторым ударом Мэлвир разбил бы ему голову, но вовремя вспомнил, что этого делать нельзя.
Он выпустил оружие, повисшее на кожаной петле и по простому саданул болотного лорда кулаком в висок.
— Девочка, — сказала Ласточка. — Это девочка.
Руки противно дрожали.
Перекрученная сизая веревка пуповины пульсировала. Скоро она истончится и побелеет, тогда и перерезать можно.
— Нету рогов у нее. И не будет, с божьей помощью. Разве сама потом кому-нибудь наставит.
35
Сон затягивал Ласточку все глубже, заманивал яркими огнями.
И не вернусь, подумала она. Хорошо бы… не возвращаться.
Там, во сне, было тепло.
Алые кленовые листья лежали на прозрачной воде.
Каменный берег рукотворного пруда порос мхом, камни оплыли и покрошились. Полная шуршащей скрученной листвы чаша фонтана молчала.
Солнечные пятна колыхались на воде, покойно спали на светлых мраморных плитах и на ласточкиной руке.
Сквозь щели в мраморе пробивалась острая молодая трава, листья одуванчиков и стрелки подорожника.
Пустота.
Дома, не тронутые непогодой, сползлись к воде, вытянулись вдоль мощеных улиц. Плющ, ежевика, дикий виноград обтянули их дикой шкурой, листвяным пестрым мехом.
Серая белка проскакала через дорогу, вскарабкалась по стволу клена. Во взрытом листвяном покрове, толстом, годами нетронутом, тоже жили какие-то мелкие, украдчивые зверьки.
Ласточка моргнула, огляделась. Прошла по пустой дорожке к одному из домов. Двери были открыты, внутри горел камин, словно хозяин только что вышел. Светильники на стенах трепетали алыми языками.
Странно горело, без дыма и копоти, ровное ясное пламя.
Ласточка заглянула в следующий дом, до самой крыши оплетенный диким виноградом.
То же самое.
Теплые, спокойные отсветы в камине. Круг света на деревянных половицах. Дверь нараспашку.
И никого.
Ей захотелось примерить пустующее жилье на себя, войти, посидеть у огня. В открытый дверной проем она ясно видела стол, лавки и нетронутую утварь на полках.
Отвлекло движение около озерца.
Там бродил кто-то, видимо человек — стройная, хорошо различимая фигура. Издалека казалось, что это тень, расчерченная белыми полосами, движется вдоль каменного бортика.
Ласточка осторожно отошла за дерево, подпиравшее угол пустого дома. Ей отчего-то не хотелось, чтобы ее заметили.
Человек… хотя, какой к марам это человек — слишком высокий, движется не по-людски легко, длинные волосы льются по плечам, спине, глянцево черные у корней, перетекая в молочную белизну.
Плечи, руки, бедра — все тело темной лентой обвивает сложная татуировка.
Юноша был наг.
Он прошелся по замшелому бортику, легко, без усилия сохраняя равновесие на узком крае. Потом уселся, опустив ноги в воду.
Ласточка прислонилась плечом к каменной чаше, неведомо зачем поставленной рядом с домом. Она понимала, что видит сон, что ее смотрило от усталости, что надо бы подняться…
Вереница видений падала слоями прозрачной кисеи, запеленывая, как куклу. Сон дробился и плыл перед глазами, так же, как дробится свет на поверхности тихой заводи.
Ласточке показалось, что она тонет в этой прозрачной толще, смотрит на удаляющееся небо широко раскрытыми глазами, не имея возможности сморгнуть.
Плеснуло — и тугое, черное тело огромной змеи втиснулось в воду рывками и петлями, разматываясь как тонущая бухта каната.
Плоская голова метнулась к ней, безмолвно разевая пасть.
Ласточка вздрогнула и очнулась.
Мертвая, звенящая тишина, солнце стояло в зените, лишив заброшенный город тени.