— Ого, — сказала она. — Какой взгляд. Огонь! Не ты ли валялся ночью на пороге, гремя костьми? До горшка слезешь? Или утку принести?
Кай сунул ей опустевшую посудинку и откинулся на подушку. Его лихорадило.
Женщина, как ни в чем не бывало, повернулась спиной. У нее были красивые русые косы, подобранные и прикрытые полотняной косынкой.
— Надумаешь про горшок — позови.
— Мымра, — одними губами сказал Кай.
Ему было ужасно худо…
…На улице заорали грубые голоса. Кай со стоном перевернулся на бок, поплотнее натянул на голову плащ. Из-под шикарной, отороченной соболем ткани в золотых ирисах, торчали грязные сапоги.
— Вентиска! Эээй!
— Нууу….
Одна ставня обломилась и висела косо, во вторую забарабанили. Получилось плохо, тихо — загрохали ставней о стену.
Кай взвыл и скатился с топчана на пол, стукнув локтями и коленками. В окно просунулась кривая разбойничья рожа с темными сосульками волос.
— Это! Посольство к тебе, вот!
— Заноза! Отстань… — промычал парень, опираясь спиной о топчан и кутаясь в свою роскошную меховую тряпку. — Убью.
— Почтительно просят, — сообщила рожа и скривилась от почтения на другой бок.
В дырку окна тянуло холодом, хлипкие рассветные сумерки лились, как сопли. Сырые углы хибары заиндевели.
— Голова болит.
— Так девки сейчас рассолу… твое лордское высочество… только вставай, потому как Мотыга и Клык просили… нижайше…
— Рассол неси!!! Уууйй… — из сверкающих тускло складок выкопалась иззелена смуглая рожица с темными кругами под глазами. — Заноза, не зли меня.
Полуоторванный ставень аккуратненько прикрыли, протяжно взвизгнув петлей.
Кай зажмурил глаза и попытался представить, что его здесь нет. Только что же снилось… что-то хорошее… что ж так холодно-то!
Мрачная страховитая девка принесла кувшин с рассолом. Кай сладостно застонал и выхлебал треть единым духом. Встряхнулся, как скворец — в волосах затряслись мелкие бусины, скатный жемчуг, цветные лоскуты в мелких косицах — швырнул плащ на топчан и вышел на улицу, зевая и обхватив себя руками за плечи.
Деревню затянуло туманом, чернела покосившаяся изгородь, во дворовом очаге дышали еще теплые угли.
Кай поскользнулся на поеденных временем ступенях и выругался, цапнув рукой подпорку навеса. Рука была загорелая и чумазая, с засохшей царапиной.
Терпеливо ждущие темные тени у дома встрепенулись. Заноза стоял там, с пришельцами, что-то им втолковывал. Кожаная куртка топорщилась коробом. Низкие, сумрачные голоса отвечали.
Найлы.
Высокие, худые, волосы текут, как смола. В черных одинаковых плащах — как полночью выплюнутые.
Кай привычно вздернул подбородок, глянул свысока.
«Лучше с крыльца не спускаться, их главарю я достану ровно до подбородка», — подумал он. Усмехнулся краем рта и скрестил руки на груди.
Неровные застежки на рукавах — переделаны из колец с каменьями.
Правый рукав прожжен угольком.
Найлы стронулись с места, как стая молчаливых воронов, слетелись к крыльцу, разглядывали, не таясь.
Землистые безбородые лица, сжатые губы, тени под скулами, глаза — как черные угли из-под густых бровей.
Кай глянул милостивее.
Найлы молча ждали, то ли знака, то ли еще чего — черт их разберет. Среди набежавших к знамени с кобыльим черепом головорезов случались и с северной границы.
Заноза проник в хибару, завозился там, выволок чертов плащ, заботливо накинул парню на плечи.
Кай медленно сложил в уме найлское приветствие, заговорил, стараясь растягивать гласные по северному.
Нахватался за год.
Кто только не бежал под руку болотного лорда: с королевских земель, из Этарна, из Тесоры, из Перекрестка, с той стороны Сладкого моря… попадались выходцы с южного побережья, смуглые и темноволосые, и инги с далекого севера — рыжие, веснушчатые, закутанные в меха.
Рваные, грязные, со сбитыми ногами или в дорогой обуви, снятой с убитых, с руками в крови, в немыслимой одежде, косорылые, клейменые, выблядки, маркадо, бывшие каторжники, опальные нобили — они пробирались в элейрские топи, чтобы поглядеть на чудо. Поглядеть, содрогнуться от сладкого ужаса, а потом упиться свободой, как волк упивается кровью.
«На болотах, говорят, разбойный бог во плоти гуляет. Поведет бровью — осыпаются стены замков, добро само выпадает из сундуков, нобили от страха потеют золотом, купцы — серебром, крестьяне — медью. Сладкое мясо, душистое вино — нечего больше желать!»