Капитан был огромного роста, толстый, с быстрыми глазами, длинной спутанной бородой, с большим ртом, полным острых и крепких, как у крокодила, зубов, и с толстыми губами, всегда готовыми сложиться в добродушную улыбку. Звали его — Манджиавенто (пожиратель ветров), но, хотя король этого слова означает «еду», капитан был далеко не прожорлив и питался почти исключительно только копчеными и солеными селедками, которые, впрочем, мог съедать в неимоверном количестве.
Этому-то капитану Манджиавенто и попались на глаза наши друзья, когда они взобрались на палубу.
— Это еще что! — сердито закричал капитан, подбочениваясь и обводя глазами свою команду. — Кто из вас принял на судно этого крохотного пассажира? Говорил я вам, или нет, что больше пассажиров я не беру!?
— Простите, но я не пассажир — проговорил Чуффеттино, подходя к капитану и снимая шляпу.
— Нет? Так кто ж ты такой?
— Я — Чуффеттино.
— А куда же ты отправляешься?
— Это уж я вас должен спросить, куда я отправляюсь?
— Ты спрашиваешь меня?! Какой ты забавный! Похож на анчоус!
— А вы похожи на гиппопотама.
В эту минуту судно сильно качнуло, Чуффеттино упал и покатился прямо под ноги капитана, у которого от приступа неудержимого гомерического хохота едва не лопнуло сердце. Он был такой весельчак, добрейший капитан Манджиавенто.
— Скажи же, откуда ты сюда явился? — спросил он, перестав, наконец, смеяться.
— Я и сам не знаю.
— А что ты делаешь?
— Ничего не делаю.
— Тут очевидно какое-нибудь недоразумение.
— Да и я это тоже думаю…
— Слушай: ты находишься сейчас на корабле, который отправляется на Антильские острова.
— Антильские острова… Простите, а что это очень далеко от Коччапелато?
При этих словах капитан так громко расхохотался, что Чуффеттино даже вздрогнул от неожиданности.
— От Коччапелато!.. От Коччапел… ой, ой!.. да какой же ты шутник!
— Может быть… Только это не ответ на то, о чем я вас спрашиваю.
— Ну, так вот слушай: Антильские острова за многое множество тысяч миль отсюда… понял, глупыш?
— В таком случае я охать не хочу. Мне надо вернуться.
— Вернуться теперь, когда мы уже вышли в открытое море, нельзя!
— А когда же мы туда доедем?
— Не знаю. Через месяц… Через два… Через шесть… Все будет зависеть от ветра.
— Но как же тогда… как же?! папа мой… мама! — И Чуффеттино отчаянно зарыдал.
Я уже говорил вам, что капитан был: очень добрым человеком. Слезы мальчика его растрогали. Он взял его осторожно на руки и приподнял к самой своей бороде, от которой страшно пахло табаком. Чуффеттино чихнул и продолжал плакать.
— Ну, ну… Брусколино… или как тебя там?..
— Чуффеттино.
— Перестань, Чуффеттино, не плачь… объясни мне в чем дело… Я не могу видеть, когда детишки плачут… будь умник… Увидишь, что мы все устроим… Не плачь. — Но Чуффеттино все чихал и все продолжал плакать. — Ты начинаешь, наконец, меня злить! Если ты не перестанешь сейчас плакать и не расскажешь все толком, я не дам тебе сегодня обедать… Слышишь, Брусса… то-бишь Чуффеттино!
Испуганный такой угрозой Чуффеттино рассказал все, что с ним было. Капитан слушал его, скрывая улыбку. Потом он сказал ему:
— Милый мой мальчик, твое прежнее поведение вполне заслужило полученные тобою тяжелые уроки. Скажу тебе вот что: ты останешься с нами на этом корабле, будешь работать, как все здесь работают, поедешь на Антильские острова и после года такой жизни вернешься домой излеченным от всей твоей прежней лени. У тебя будут мозолистые руки, бронзовое от загара лицо, ты выучишься трудиться, полюбишь ученье. Тебя никто не узнает. Отец твой, потеряв негодного бездельника, получит настоящего порядочного человека. И за все это он поблагодарит меня.
Помолчав с минуту, капитан прибавил:
— Ты, наверно, голоден, милый Буратино… то-бишь Чуффеттино. Ты любишь копченые селедки?
Чуффеттино сделал гримасу.
— Да? Но все-таки ты их будешь есть, так как на корабле нет ничего другого. Сейчас ты получишь две селедки, а твоя собака — миску хорошего супу… А вы, ребята, — за дело. Живо!
Таким-то образом, после целого ряда различных перипетий, происшедших по вине его сумасбродной головенки, — нашему другу пришлось проститься на время с своей прекрасной родиной.
Глава четырнадцатая, в которой Чуффеттино превращается вдруг в неутомимого работника