— А где курорт? — спросил Гальдини, мучительно пытаясь опознать свои штаны, но не находя в них ничего родного, один отвратительный дискомфорт.
— Курорт у моря, — пояснил тот же голос.
Синьор сторож не видел говорящего, но чувствовал к нему неприязнь. Он потихоньку стал вставать, ощущая боли во всех своих членах и особенно в голове.
— Что со мной? — спросил он у невидимого собеседника, когда ему, наконец, удалось встать.
— На солнце перегрелся, — сказал невидимый и противно хихикал.
Не выдержав такой насмешливый диалог, Паскуале повернулся и увидел хулиганистого пацана, который сидел на бочке, курил и ухмылялся противно. Какие-то смутные недобрые картины родились тяжёлыми воспоминаниями в сознании сторожа, а вместе с ними пришла глухая и мохнатая неприязнь к этому парню.
— А ты кто? — спросил сторож, ткнув в незнакомца пальцем.
— Я здешний главврач, — продолжал скалиться чернявый незнакомец.
— Да? — не поверил сторож.
— Да, — кивнул чернявый.
— Тогда я пойду домой, — сказал Гальдини и, опираясь рукой на стену сарая, начал потихоньку передвигаться в сторону моря.
— Эй, дядя, ты кое-что забыл, — окрикнул его хулиган. Он догнал сторожа и всунул в слабую его руку ручки сетки-авоськи.
— Это что? — спросил Паскуале, поднимая авоську до уровня глаз и разглядывая в ней какой-то тяжёлый меховой грязный предмет.
— Это собака твоя, — пояснил пацан и опять засмеялся.
— Жучка? — удивился Гальдини.
— Ну да.
— А почему она в сетке?
— Я подумал, что так тебе её нести будет легче, не за лапу же тебе её тащить.
— Да, так легче, — согласился сторож, он снова двинулся дальше, придерживаясь сарая.
А в это время появился громила и, сморщив нос, произнёс:
— Чего-то тут воняет сильно.
— Синьор сторож от неумеренности питья животом страдает, вот и воняет, — пояснил хулиган.
А сторож, наконец оторвавшись от сарая и презрев все разговоры недоброжелателей насчёт своего живота, взял курс на свой родной угольный склад. Ему было тяжело идти, да ещё дохлая Жучка оттягивала руку. Но путь нужно было пройти. И сторожу очень хотелось побыстрее убраться из этого страшного места. И он шёл, продолжая ощущать ужасный дискомфорт в штанах. А путь его был через горы, и долог был его путь.
— Куда это его понесло? — удивлялся громила, глядя вслед сторожу. — Город-то направо, а угольный склад налево. А он вдоль моря в горы попёр.
— А нам-то что, — ухмыльнулся хулиган, — не наше дело, может быть, он альпинист.
— А-а, — сказал громила, — а зачем же ему, альпинисту, собака дохлая?
— А кто их, альпинистов, разберёт, они люди романтические, от них всего ожидать можно.
Громила ничего не ответил, он всего один раз в жизни видел альпинистов, которые у его мамаши покупали много самогона. Купили и ушли в горы, Серджо их больше никогда не видел. «Видать, они и вправду люди без кукухи в голове, эти альпинисты», — подумал он и пошёл поторопить брата с ужином.
«Как неприветливы холмы и склоны гор крутые ведут бродягу скорбною тропою. И нету в горном крае крова для страдальца, и только посох друг ему», — говорил древний поэт, упоминая горного путника. Но у того путника был хотя бы посох, а вот у сторожа Гальдини даже посоха не было. А вместо посоха была у него дохлая собака в сетке-авоське, да дискомфорт в гардеробе, да отвратительное самочувствие. Но в душе в непреклонного сторожа нарастал праведный гнев и даже злость. Злость сильного человека, который склонился, но ещё не сломлен. В воспалённом мозге Паскуале одна за другой всплывали страшные минуты его позора. То он вспоминал, как здоровенный гад дал ему под дых, то как на него наступали сапогом, то как заставляли его пить тёплую водку. Но больнее всего было ощущение опозоренных штанов.
— Не прощу, падлюки, не прощу, — шептал гордый сторож.
Паскуале шёл в гору, не разбирая дороги, он продирался сквозь заросли кустарника, спотыкался о камни и мечтал встретить ручей или хотя бы лужу, чтобы выпить воды. А уже темнело. Наконец мучимый жаждой сторож упал в колючий кустарник и заплакал. И не было у него сил, чтобы хотя бы вылезти из кустов и освободить от уколов измученное тело. А кроме уколов растения, неприятности ему доставляли и штаны, которые натирали мягкие ткани. Порыдав немного и попроклинав всех бандитов, хулиганов и прочих изготовителей горячительных напитков, он, наконец, собрался с духом и вылез из кустов, раздирая при этом и кожу, и одежду о шипы. Сетка-авоська истерзала мужественную руку сторожа, и Паскуале, поглядев на труп друга человека, отбросил его в сторону, но поклялся: