Буратино не выдержал такого сочного и красивого рассказа и, представив себе картину, начал бешено хохотать. Наконец он успокоился, подождал, пока Крючок прикурит новую папироску, и спросил:
— А что же они вас в кустах не видели, что ли?
— Тут в этом деле понятие надо иметь. Вот когда тебе приспичит по нужде, ты бежишь в кусты, и что ты там будешь делать: дело или по кустам рыскать — не схоронился ли кто? Вот то-то и оно. И бабы также. Ей же, бедолаге, нужду бы справить, а тут и мы. И скажу тебе, ну такие хохмы они с перепугу вытворяют, что увидел, так живот надорвал бы со смеху. Как сейчас помню один случай. Сидим мы, значит, в кустах с двумя слободскими пацанами, сховались и не курим даже. Глядим, идёт. Ну хороша, чертовка, без платка, ещё незамужняя. Глазастая, губастая. А шагает, чисто серна горная. Шагает, значит, и выглядывает, где бы присесть. Нашла. Нашла себе место прямо посередь нас троих, а до меня — хоть рукой трогай, ну, может, шага три. Осмотрелась кругом, осторожная такая, настороженная. Осмотрелась, раз — зад и заголила, присела. Мне её, честно говоря, даже жалко было, настолько у неё всё там ладное было, но, скажу тебе как старый охотник, жалость в этом деле вещь ненужная. Переборол я, значит, жалость, оттянул резинку со всей дури и врезал ей. Веришь, нет? Рябина об её зад разбилась, аж соком брызнула. У неё тело твёрдое, видать, как камень, хороша девка была, «зараза». Вот, моя рябинка, да ещё одного пацана, да гороху из трубки по одному девичьему заду вышло достаточно. Как она заверещит с перепугу. Вскакивает и бежать, а юбку-то задранной держит да через кусты с этой задранной юбкой, как олень, сигает, и на ходу нужду справляет и себе на юбку, и на ноги, и на кусты. И бежит, и орёт. Я думал, аж задохнусь от смеха, да и кенты мои тоже. Мы, конечно, ко всякому были готовы, но такой комедии не видели ни разу.
Буратино опять начал смеяться, и смеялся, и смеялся, и казалось, смеху не будет конца, тем более что Лука показывал, как девица вылупляла глаза от неожиданного ужаса и как сигала через кусты с задранным подолом. И смеялся сам так задорно, что валился на песок и катался по нему.
Так продолжалось несколько минут, пока пацаны пришли в себя, попили водички из ручья и продолжили разговор.
— Лука, ну а всё-таки, как у тебя было со второй порядочной красавицей?
— Да так. Сидим с одним пацаном в засаде, ждём какую-нибудь бабу повеселиться и вдруг смотрим, идёт она. Пьяная, что называется, пополам. Ну никакая вообще, аж за кусты держится. Села свои дела делать, как положено, заголилась — красивая. Вот я своему кенту и говорю: не стреляй, мол, может, покайфуем с ней. И знаешь, как в воду глядел. Сделала она свои дела, оправила юбку и вроде как пошла, да об корень споткнулась и рухнула. Рухнула и лежит, как мёртвая. Мы с пацаном этим подождали минутку, потом подошли к ней, юбку задрали — любуемся, а она хоть бы хны. Сопит только. Ну и дружбан мой и не вытерпел красоты такой, перевернул её на спину и кинулся, ровно зверь, на неё, горемычную. А баба-то, веришь, нет? Глаз не открывая, начинает его руками ласкать и приговаривать: «Оглашенный, люди же кругом». Тут меня так распёрло, что я кента своего чуть не за ноги с неё тащу, а он за неё, как репей, цепляется и шипит на меня, подожди, мол, я ещё не всё. Как я своей очереди дождался, не помню даже, всё как в тумане было, а уж как дождался, то и вовсе всё позабыл, что за сладость такая, аж в голове помутнение от этого выходит. А она и меня давай гладить, глаз не раскрывая, да бормочет что-то. И тут слышу, орёт кто-то невдалеке: «Эй, дура чёртова, ну где ты там прохлаждаешься?» — орёт басом, что твой паровозный свисток. Ну я тут и свои дела закончил, слез с бабы-то, а мой кент, ну до чего горяч на это дело, опять на неё лезет. А я слышу, что кто-то по кустам ломится, и вижу фигуру — шкаф да и только. Фермер здоровенный такой. И орёт: «Где ты, дура чёртова?». А в ладошке, гляжу, у него семечки. Веришь, нет? Ладошка, что лопата для уборки снега, в неё полведра семечек влезет без утруски. Думаю, ох и ох, тикать надо, они, селяне, за своих баб люты до убийства. Вот я своего дружка и пинаю, бежим, мол. А он мне: сейчас да сейчас. А фермер уже в пяти шагах от нас за кустом. Может, и мимо прошёл бы, да баба-дура, хоть и пьяна была, а видать, разохотилась от любви и давай подвывать от удовольствия. И этот фермер это дело и услышал, я плюнул на такую любовь и бежать. Вот такой вот был у меня второй случай.
— Да, — сказал Буратино задумчиво, — а с кентом что было с твоим?
— Да всё нормально, я ему в больницу потом дыни, арбузы носил. Оклемался, в общем. Но на эти дела всё равно охоту ему не отбили. Один раз, я слышал, он даже на козу польстился, вот до чего охочи люди бывают.