— Ну ты и нарисовал красавицу, — хмыкнул Буратино, — хоть что- нибудь у неё красивое есть?
— Да уши ничего, симпатичные даже уши, хотя я их сильно не рассматривал, может, где и кривоваты. А вот волосы хороши. Коса толстая. Такую косу на руку намотаешь — никуда не денется.
— Уши, говоришь, симпатичные? — с укором переспросил Буратино.
— Уши хорошие, брехать не буду.
— А как ты думаешь, согласится она прийти?
— Я ж тебе говорю, хрен этих баб знает, какие там у них хотения в организмах протекают. Сегодня у них одно, завтра другое, а послезавтра и вовсе четвёртое. Но может быть, и согласится, потому что шалава и пожрать дюже любит.
— Ладно, в общем, договорились, — сказал Буратино, — убалтывай девицу. Обещай всё, что хочешь.
— Постараюсь, — пообещал Лука. — Вот завтра к мамке ночевать пойду так и погутарю с ней.
На этом разговор о любви закончился, и не потому, что говорить было не о чем, у Буратино, кстати, возникла масса технических вопросов, а потому что вернулся Рокко. Он был грустен, но это была какая-то светлая, почти радостная грусть. Чеснок даже иногда улыбался какой-то придурковатой улыбкой, вспоминая что-то, или о чём-то мечтал.
— Ну? Где был? — поинтересовался Буратино.
— Гулял, — нейтрально ответил Рокко.
Лука за его спиной скорчил ехидную гримасу, и Буратино едва не улыбнулся, задавая следующий вопрос:
— А где, интересно, ты гуляешь на десять сольдо?
— Да так, — отвечал Чеснок, абсолютно не злясь на такой допрос, — прошёлся по городу, поужинал.
— А не лопнешь на десять сольдо жрать-то? — вставил Лука.
— Не-а, не лопну. И вообще, что вы ко мне прицепились, что вам заняться, что ли, нечем, идите бутылки, что ли, посчитайте или в карты поиграйте, — говорил Рокко незлобливо, что для него было не характерно.
— У него, кажись, кукуха отлетела — прокомментировал состояние приятеля Крючок, — я его таким прибабахнутым ещё ни разу не видел. Вечно ему слово скажешь, так он крыситься начинает, а тут сидит, как обдолбанный.
— Сам ты обдолбанный, — ухмыльнулся Чеснок.
— Слушай, Рокко, ты меня пугаешь, — серьёзно сказал Буратино, — покажи-ка, братец, руки.
— Да не колюсь я, что привязались, — отмахнулся Чеснок, — честное слово не колюсь, потому как наркоманов сам за людей не считаю.
— И меня не считаешь? — насупился Лука.
— А ты что, наркоман? — вылупил глаза на Крючка Буратино. Ему эта новость была ушатом холодной воды.
— Ну да, — заявил Крючок, — я уже анашу три раза курил.
— Фу ты, дурень, напугал, — облегчённо вздохнул Пиноккио. — Анаша и водка дело личное, и, если вы этими вещами злоупотреблять не будете, слова не скажу, а вот за шприц спрошу. И спрос будет коротким — море рядом. Так, пацаны, и знайте.
Глава 8
Конкуренты
Утром следующего дня Пепе Альварес привёз деньги, как обычно, в девять часов и, сев рядом с Буратино на ящик, стал смотреть, как Масимо Комар и Джанфранко Гопак стали грузить в его баркас ящики с продукцией.
— Джанфранко, — крикнул Пепе, — ты по центру ставь, а то сегодня у мыса волна разыгралась.
— Так тогда всё и не влезет, — отвечал Гопак.
— А всё и не нужно, я сегодня только шестнадцать ящиков возьму.
— Как шестнадцать? — удивился Буратино.
— Сегодня только шестнадцать, — повторил Альварес.
— А завтра сколько? — спросил Пиноккио. — Завтра ты должен будешь взять всего четырнадцать?
Пепе полез в карман куртки, достал оттуда засаленный маленький блокнотик и, полистав его, согласился:
— Ну да, четырнадцать. А послезавтра всего восемь.
— Восемь? — удивился Буратино. — Пепе, что случилось?
— Не знаю, — отвечал Альварес. — Один наш покупатель отказался от товара совсем, а другой уменьшил объём закупок в два раза.
— А почему? Ты не спросил?
— Не знаю, — признался Пепе, — это ведь торговля, один сегодня отказался, другой, наоборот, сделал заказ.
— Кто-нибудь сделал хоть один заказ?
— Пока никто, — отвечал Альварес, — но это ведь дело торговое, что завтра будет, никто не знает.
— Да-а, — многозначительно произнёс Буратино. — Что завтра будет, не знает тот, у кого не работает маркетинг.
— Кто не работает? — не понял Пепе.
— Никто не работает, — отвечал Пиноккио. — И чувствую, что этим делом придётся заняться мне.
— Ты — голова, — уважительно сказал Альварес, — если займёшься — толк будет.