Так что запах винокурни нисколько не колебал его лирического настроя.
«Интересно, — думал Буратино, — а как там поживает моя кареглазка?» Ему бы, лентяю, посидеть да посчитать затраты угля и сырья на сегодняшний день, а он о бабах мечтает, бездельник. «Где она сейчас? Всё ли с ней в порядке? Не появился ли у неё ухажёр какой-нибудь?». Бутылок не хватает, к вечеру приплывёт Пепе за товаром. Партия ещё не готова, а он девками грезит. «Как бы мне её увидеть? Хотя бы издали посмотреть». О знакомстве с ней, конечно, Буратино мечтал, но объективно глядя на короткие рукава своего пальто и на бриджи, ещё осенью считавшиеся стильными брюками, он откладывал этот волнительный момент на более благоприятный в эстетическом смысле период. «Ладно, вот сейчас пристройку к сараю построю, чтобы брага на улице не стояла, настил до пристани положу, чтобы ящики можно было не таскать, а на тележке возить, а там и собой займусь», — размышлял Буратино.
Глава 3
Пару слов об эстетике
Тут к нему подошёл начальник охраны всего винокуренного комплекса, его закадычный дружок Рокко Колабриа. Сел на песок рядом и, чуть помолчав, заговорил:
— Ты чего кислый такой? О бутылках думаешь?
— Не, не о бутылках, друг Рокко, — отвечал Буратино.
— О пристройке?
— Не-а, — усмехался наш герой.
— А о чём же?
— Да так, — Буратино поправил ставшую не по размеру маленькую шляпу. — Лирика какая-то навалилась, грусть.
— Лирика? — переспросил Чеснок и почесал затылок. — Может, выпьем фильтрованной по сто грамм?
— Не хочу.
— А я выпью.
— Ты что-то последнее время к этому делу пристрастился, — назидательно заметил Пиноккио.
— Да брось, сто грамм в день даже врачи советуют.
— Так сто грамм, а не три раза по сто. Я уже заметил, целыми днями под допингом ходишь.
— Ерунда, могу и вовсе не пить, — отвечал Чеснок. Он немного помолчал и вдруг обрадованно спросил: — Лирика, говоришь, навалилась?
— Ну да.
— Знаю, что нужно.
— Ну, и?
— Чезаре, что из нашего класса, говорит, что проковырял в стене женской бани две дырки. А там прачки моются, шлюхи и другие бабы разные. И даже жена станционного смотрителя. Чезаре говорит, что они с пацанами каждый день ходят смотреть. Может, сходим?
— Ну, давай, — согласился Буратино.
И они пошли. Конечно, с мыслями о кареглазке никакая баня сравниться не могла. Но, тем не менее, баня с голыми женщинами, а уж тем более с женой станционного смотрителя, это интересно.
— Фернандо, следи за дорогой, — отдал последнее приказание Чеснок, и приятели направились к бане.
Там они встретили четверых завсегдатаев банных зрелищ, главным из которых был их одноклассник Чезаре.
— Хорошо, что вы пришли сегодня, — улыбался тот, чувствуя себя радушным хозяином.
— Почему? — поинтересовался Буратино.
— Как почему? — удивился такой неосведомлённости Чезаре. — Сегодня же среда.
— Ну, и что с того? — спросил Рокко.
— Так по средам сюда ходит сама мадам Делино, жена станционного смотрителя.
— И что же в ней такого особенного? — полюбопытствовал Пиноккио.
— Ну, так не простая же баба, — объяснил Чезаре, — она — дама! — это слово в устах одноклассника звучало очень веско. — У неё шляпа есть с перьями и перчатки.
— Это точно, — вставил Рокко, — я её видел. Это не прачка какая-нибудь.
— Красивая? — спросил Пиноккио.
— Ну, не то чтоб уж очень, — произнёс специалист по женской красоте,
— есть, конечно, и покрасившее, но зато барыня настоящая. Она даже сама не моется, её служанка моет и ногти ей на ногах стрижёт.
— Да иди ты?.. — не поверил Чеснок. — Неужто сама не моется?
— Вот тебе крест, — перекрестился Чезаре. — Нипочём сама не намыливается, — и добавил многозначительно: — Во всех местах её девка мылит.
— Ух, — волнительно выдохнул Рокко. — Хорошо, что мы с тобой сегодня пришли. Да, Буратино?
— Ага, — кивнул Пиноккио, которому тоже хотелось посмотреть на раздетую даму. Он даже забыл о своей кареглазке.
— Ну что? Пойдём, что ли, — торопил Чеснок.
— Можно, конечно, да только сейчас там прачки да торговки, — сказал Чезаре, — а мадам Делино всегда к двенадцати приходит.
— Давай хоть тогда на прачек посмотрим, — настаивал Рокко.
— Давай, — отвечал одноклассник, — тем более что сегодня моя любимая прачка моется, я на неё всегда хожу.
— Красивая? — спросил Буратино.
— Красавица, — отвечал Чезаре. — Сама худая такая, стройная, а сиськи — во! — Чезаре провёл рукой в районе брючного ремня. — По пояс болтаются, загляденье.