Хотя нет. Не каждый. По всему коридору раздался стук длинных шпилек и шаги увесистых подошв. Мрачную толпу своим видом разбавляли нахальные мажоры, превращающие тёмную нефть в новогоднюю гирлянду. Подняв подбородок, каждый из них смотрел лишь в одну точку впереди. Выпрямив осанку, казалось, они хотели достать до потолка макушкой. Идя в одном ритме, одной и той же ногой они были словно клонированы с одного человека.
Серая куча людей рассасывалась, образовывая тоннель для дефиле стабильной каждодневной сенсации.
Гордые ухмылки, довольные лица – они создавали интригу и скандал даже после смерти Давида, всем видом показывая насколько им хорошо.
На Алине обтягивающее чёрное платье с красно-зелёными полосками по бокам, на Каролине – ярко-розовый свитер с котом в паетках посередине, на парнях – толстовки и футболки с броской надписью на груди. «Гучи» – твою мать, я совсем забыл что сегодня за день.
Компания резво подошла ближе, продолжая ухмыляться, будто пару секунд назад они услышали постыдную шутку о моей персоне. Хитрые улыбки, словно шрамы, искажали лицо каждого (кроме Никиты; думаю, это и так ясно. Он выглядел ужасно.)
– И как вы это назовете? – с возмущением кинул я, уставившись на броскую кофту Кэр.
– «Как МЫ назовём»? – повторил Андрей, бегая глазами по моему телу – Где Гучи, брат? Ты не сможешь сидеть с нами за столом в этом! – пальцем он указал на мою скромную чёрную майку.
– Вчера, блин, произошло убийство, а вы думаете о Гучи и изо всех сил делаете вид будто вам посрать.
– Так нам и в самом деле посрать – удивлённо бросил Макс, не предавая привычки таращится на каждую прохожую в узких джинсах или мини-юбке. Каролина усердно этого не видела, или видела, но делала вид глупышки.
После равнодушной фразы Макс положил гигантскую ладонь на плечо Кэр (в сравнении с рукой Макса оно выглядело как плечо смурфика, придавленное лапой йети). Лицо блондинки поменялось, словно её резко ошпарило кипятком: она отклонилась от руки, глядя на неё как на разносчик проказы.
– Слушай, «господин здравомыслясть» – закатила глаза Алина.
– «Господин здравомыслие» – подправил я.
– К «господину здравомыслие» добавляется ещё и «мистер зануда» – продолжила она – Мы, скорее всего, единственные кто не боится выражать реальные чувства – она обвела рукой толпу, пялящую на наш спор словно смотря глупое ночное ток-шоу – Если мы и при жизни терпеть не могли пахнущего коровьим дерьмом жирдяя – после смерти мы не станем за ним горевать. Все в этой школе просто лукавят, оглянись! – вскрикнула она. Обернувшись, она начала обращаться к толпе, всё внимание которой и без этого было обращено на неё – Кто тут при жизни еврея не смеялся над ним? Поднимите руку, а?
Толпа замолчала, стыдливо опустив глаза в пол.
– Кто вообще считал его полноценным человеком, тут такие есть?– толпа всё ещё молчала, как собака, которую ругает хозяин за то, что она нассала ему в тапок – Вы ведёте себя сейчас как лицемерные жопы, думая что вы такие правильные. Каждый из вас – лжёт. И не надо делать из меня дочь сатаны лишь из-за того, что я пришла на каблах в школу после смерти ученика – я только сейчас заметил, что она несла свои загорелые ноги на черных шпильках сантиметров девять в высоту – Вы превратили школу в похороны. Причём похороны человека, которого вы при жизни сравнивали с говном.
– Алина? – произнёс строгий женский голос за её спиной. Из кабинета на громкую речь вышла математичка, схватившись за живот, будто она и вправду беременна от рыбника из Ашана.
– Я всё сказала – закончила она, поставив жирную точку и обернувшись, увидя рядом с собой озадаченную учительницу.
– К директору – злобно произнесла она, продолжая держаться за живот.
Курс истории родины – был одним из тех самых предметов, которые были чересчур монотонны чтоб их ненавидеть, и чересчур скучны чтоб любить. Я с абсолютно странными эмоциями, описываемыми одним точным словом «никакие», зашёл в знакомый узкий кабинет формы треугольника и сразу же громко ахнул. Нелепый звук типа продолжительного «Ах-х-х!». Такие привыкли слышать от старух на грани маразма, но не от шестнадцатилетних пацанов.
Слава Богу мой прокол, в виде истеричного вздоха ужаса, никто не заметил.
Я посмотрел на два пустых места в третьем ряду. Одно из них принадлежало мне, а другое – человеку, которого буквально вчера распяли на кресте.