На полу, укрывшись одним бушлатом, спят Анатолий и Инрын. Кусок брезента вместо простыни, свернутый валиком, замасленный ватник вместо подушки — вот и вся постель.
— Толя! — тихонько зовет Нина Ивановна.
Нет, непохоже, что их можно сейчас разбудить таким нежным окликом.
Нина Ивановна опускается на колени и тормошит Анатолия. Сначала он только недовольно бормочет что-то, потом открывает глаза, быстро садится и с удивлением смотрит на Нину Ивановну и Кымына.
— Доброе утро, — наконец говорит он, смеясь. — Всё в порядке.
Инрын тоже проснулся. В первый момент он не может сообразить, как очутился в этой мастерской. Но, услышав слова Анатолия, он сразу вспоминает всё, что произошло, и вслед за товарищем повторяет:
— Полный порядок.
Что, собственно, имеют они в виду? То ли, что неисправность в моторе обнаружена и ликвидирована, что под утро его удалось, наконец, завести, и теперь он в отличном состоянии — хоть сейчас на вельбот?.. То ли, что молодая учительница напрасно тревожилась, не дождавшись вчера вечером механика с маяка?
ДВАДЦАТЬ БАНОК СГУЩЕНКИ
От поселка Иквынэй до колхоза «Утро» всего лишь семнадцать километров. Дорога накатана: наверное, уже десятки нарт прошли по ней после снегопада. А рядом с дорогой проложена свежая лыжня.
Легко скользят по снегу лыжи Йорэлё. Кажется, что хоть целый день так иди, всё равно не устанешь.
Погода хорошая, морозная. Справа, за голубыми вершинами дальних гор, виден красный шар зимнего солнца. А впереди, над высокой Дежнёвской горой, если приглядеться, уже и луну увидишь. Луна бледная, почти бесцветная, только чуть побелее бесцветного декабрьского неба.
Морозец подгоняет мальчика. Да и время торопит: в декабре дни на Чукотке коротки, скоро вечер наступит.
Йорэлё идет размашистым шагом, поочередно отталкиваясь палками, напевая вполголоса. Это не очень складная песня, но зато в нее можно вложить всё, что хочешь. Так надевают взрослые чукчи, когда едут на нартах по тундре: обо всём, что придет в голову, обо всём, что видят вокруг. Часто повторяют одну и ту же фразу, если эта фраза понравилась или следующая не сразу пришла в голову. Иногда, если не сразу подбираются слова, подходящие для напева, заполняют его как-нибудь иначе: или удлинят какое-нибудь слово, или укоротят, или совсем без слов напевают. «Мэй-мэй-мэй-мэй-мэй-мэй…» Так, напевая, легче скоротать дорогу. А ведь дороги в тундре длинные, очень длинные.
Йорэлё поет о снеге, который белеет кругом; о торчащих кое-где из-под снега камнях и веточках березового стланца — карликовой заполярной березки, стелющейся по самой земле; о далеких горах, о зимнем солнце, о себе… «Вот я иду на лыжах — мне не страшен сердитый мороз. Я ни мороза, ни ветра, ни даже волков не боюсь. А солнце, наверно, замерзло — вон оно как покраснело! Скоро уйдет за горы: за горами, наверно, теплей. За горами, наверно, теплей… Вот я иду на лыжах, и под ними снежок скрипит. Потому он скрипит, что сегодня… что сегодня, сегодня мороз. Потому так скользят мои лыжи, так, мэй-мэй, они быстро скользят. Потому, мэй-мэй-мэй, так легко мне, так легко мне на лыжах идти. Скоро я приду домой…»
Нет, эти слова не укладываются в напев; сбившись с ритма, Йорэлё останавливается. «Скоро-скоро приду я домой», — да, так выходит лучше. И опять Йорэлё шагает в такт своей песне. «Скоро-скоро приду я домой. Я приду через час, не позднее. Только к Вээн сначала зайду, к тете Вээн зайду по дороге. Передам ей свой груз, а потом, а потом уж домой побегу я. Важный груз у меня за спиной — двадцать банок для детского сада. Двадцать банок, а в них что-то есть, очень вкусное, сладкое есть. Молоко в них сгущенное есть, мэй-мэй-мэй, мэй-мэй-мэй, мэй-мэй-мэй! Вот я иду на лыжах и несу молоко для ребят. Йорэлё обещал — значит, всё будет сделано точно!»
Йорэлё замолкает, потому что чувствует, слова песни становятся нескромными. Так поют ребята из молодежной охотничьей бригады. «Унпэнэр обещал — значит, всё будет сделано точно». Не годится, конечно, вставлять в эту фразу вместо имени брата своё собственное имя. Правда, Йорэлё старается во всем подражать старшему брату, но это не всегда удается
Доставить сгущенное молоко для колхозного детского сада — это, конечно, хорошее дело. Тем более что молока во всем районе давно уже не было — наверно, недели две. А сегодня из поселка Иквынэй сообщили, что туда привезли, наконец, молоко. Лучше всего было бы съездить в соседний поселок на нарте, но все собачьи упряжки заняты — охотники выехали с сетями на ловлю нерпы. Когда они возвратятся, магазин уже будет закрыт. Тетя Вээн — заведующая детским садом — говорила, что придется, наверно, отложить поездку на завтра. Но говорила она об этом, тяжело вздыхая: неизвестно ведь, сколько привезли, — а вдруг сегодня всё разберут? Вот Йорэлё и вызвался на лыжах сбегать за сгущенкой. На прошлой неделе выпал хороший снег, злые северные ветры ещё не успели прибить его — дорога самая подходящая.
Мать разрешила: расстояние сравнительно небольшое, всего семнадцать километров. Для двенадцатилетнего чукотского паренька это сущие пустяки.
Да, конечно, особого подвига в этом нет. Каждый пионер с радостью выполнил бы такое поручение. Но недаром тетя Вээн поручила это именно ему. Разве она сделала это случайно, просто потому, что он первый попался ей на глаза и сам попросил послать его? Нет, наверно, ей известно, что во всём 5-м классе никто не умеет так хорошо бегать на лыжах, как Йорэлё!
Йорэлё улыбается и снова начинает напевать. Он кое-что изменил, подобрал другие слова: «Вот я иду на лыжах и несу молоко для ребят. Если ты обещание дал, значит всё надо выполнить точно!»
Да, это, пожалуй, более подходящие слова, Йорэлё продолжает:
«Весело мне идти, слушать, как снег скрипит! У меня за плечами мешок, а в мешке… мэй… железные банки. Двадцать банок с густым молоком, вкусным, сладким, как мёд, молоком!..»
На этот раз Йорэлё замолкает потому, что рот его наполняется слюной. Нет, лучше не думать о молоке, лучше думать о чём-нибудь другом. Как тихо вокруг! Йорэлё останавливается. Если стоять совсем неподвижно, задержав на минутку дыхание, то кажется, будто слышишь, как бьется сердце. И будто бы где-то очень-очень далеко раздается чуть слышный звон… Однако некогда тут стоять, надо идти побыстрее. Дома, наверно, уже садятся ужинать. Для Йорэлё будет оставлен хороший кусок моржового мяса. А поев моржатины, он выпьет горячего сладкого чаю…
Как же это получилось, что мысли опять свернули на еду? Охотник не должен думать о таких вещах! Унпэнэр отправляется на целый день, а берет с собой только две лепешки, поджаренные на нерпичьем жире. И то этот порядок уже Аймына завела. Она засовывает ему в карман лепешки, когда он собирается на охоту. А раньше, до женитьбы, он совсем ничего с собой не брал. Как отец, как все старые охотники. Старики считают, что смешно брать с собой пищу, когда идешь добывать её. Смешно и даже недостойно. Так поступает, говорят они, только тот, кто не уверен, что сумеет добыть себе пищу ружьем… А с Кэнири совсем удивительный случай произошел. До сих пор в поселке смеются, когда вспоминают, как Кэнири отправился однажды на охоту, набив карман своей камлейки конфетами. Кэнири тогда медведицу повстречал да второпях промахнулся. А медведица — на него! Он хотел ружье перезарядить, сунул руку в карман, а там все патроны с конфетами перемешались; он с перепугу не разобрал, да и зарядил ружье конфетой вместо патрона. Хорошо, что Унпэнэр поблизости оказался, убил медведицу.
Конечна, лепешки — это не конфеты, не баловство. Но Унпэнэр и лепешек не стал бы брать, если бы не Аймына. Берет просто потому, что не хочет её огорчать. И то часто он возвращается, даже не притронувшись к ним. А если и съест, так только одну, вторую почти всегда привозит обратно. Он может целыми часами караулить у разводьев нерпу и даже не вспомнить, что в кармане лежит лепешка.
«Сумел же он так себя приучить! — думает Йорэлё со смешанным чувством зависти и восхищения. — А я вот никак не могу. Как проголодаюсь, так мысли всё время на еду сворачивают. О чём бы таком подумать, чтобы не сворачивали? О чем-нибудь очень интересном… Вот, например, что я сделаю, если повстречаюсь сейчас с медведем или с целой стаей голодных волков?»
Йорэлё не из робких, но такие мысли всё же вызывают в нем чувство, которое нисколько не приятнее, чем ощущение голода. Нет, уж лучше ни о чём не думать, если в голову лезут только такие неприятные мысли. Поторапливаться нужно, а не выдумывать всякие страшные вещи.
А ну-ка, Йорэлё, поднажми! Вот так, вот гак! Раз-два, раз-два, раз-два! Палками работай, посильнее отталкивайся палками! Ух, как здорово!