Одежду старшему сыну Нутэнэут шила из грубых, невыделанных шкур. «Выделанная шкура — одежда летняя, — говорил Гэмалькот. — Настоящий охотник никогда не сидит без дела. А движения сделают мягкой любую шкуру. Лучше всякой обработки!» — «А когда сидишь в засаде? — спрашивал Унпэнэр. — Тогда ведь нельзя двигаться? Ты сам говорил, что охотник должен уметь на целые часы превращаться в неподвижный камень».
Гэмалькот, прищурившись, взглядывал на жену, как бы приглашая её полюбоваться сыном, и отвечал: «Видишь ли… Видишь ли, когда совсем не шевелишься, так тогда и самая жесткая шкура не может поцарапать. Неподвижному камню безразлично — в мягком он мешке или в твердом».
Постепенно приучил Гэмалькот своего старшего сына к охоте. И на тундрового зверя ходил с ним и на морского. Унпэнэр оправдал ожидания отца: к шестнадцати годам он был уже одним из лучших охотников во всем колхозе. Только вот благоразумию и осторожности не смог научить его Гэмалькот. За что ни брался Унпэнэр — всё ему удавалось на славу. Но слишком горяч он был на охоте, слишком любил риск.
Да и не только на охоте сказывалась в нём эта черта. Одним из первых в поселке Унпэнэр научился плавать, — у нас ведь раньше почти не знали этого искусства, хоть и живем мы у самого моря. Уж очень наше море сурово, никто по собственной воле не отваживался залезать в его холодные воды. Унпэнэр научился плавать в Петролавловске-Камчатском, когда ездил на курсы механизаторов зверобойного промысла. Было это, разумеется, летом. А вернувшись домой, когда лагуну уже сковало льдом, Унпэнэр на спор переплыл широченную полынью. И даже ни разу после этого не чихнул. Через несколько дней, узнав об этой выходке, фельдшер полярной станции как следует выругал Унпэнэра, осмотрел его, прослушал и, покачав головой, тихо произнес: «Да… Типичный белый медведь».
— Черный, Алексей Вадимович, — уточнил Унпэнэр.
Фельдшер серьезно поглядел на черные волосы молодого охотника и сказал:
— Да… Черный белый медведь…
Этакому «черному белому медведю» многое, конечно, дается легче, чем другим. Вот он идет своей легкой походкой впереди товарищей. Всё вверх и вверх. Тропка становится круче, зато шире, гораздо шире. Уже виден крутой поворот, после которого тропка пойдет не над пропастью, а по отлогому ровному склону. Ещё легче, ещё веселее становятся шаги Унпэнэра, да и на душе у него совсем не так мрачно, как было сразу после гибели байдары. Правда, мысли о байдаре, о том, что придется держать ответ, не выходят из головы, но постепенно они принимают совсем другой оборот. Унпэнэр огорчается теперь не столько за себя, сколько за старика Гэмалькота: старик будет, конечно, очень расстроен, хотя сам — Унпэнэр вполне уверен в этом — первым будет настаивать на назначении другого бригадира. Ещё больше будут расстраиваться Нутэнэут и Аймына, да ещё Йорэлё, братишка. Ну да ничего, если самому не показывать вида, что очень огорчен, так и они скоро успокоятся. «Что ж, — думает Унпэнэр, — пусть теперь другой бригадиром поработает. Наверно, всё-таки спросят, кого я сам предложу. Предложу Вуквукая или Ринтувги, пусть выбирают. Любой подходит».
Мысли Унпэнэра всё чаще обращаются к дому. Как там сейчас, всё ли в порядке? Как чувствует себя Аймына? И надо же было, чтобы это произошло в его отсутствие! Конечно, Нутэнэут сделает всё, что нужно, но хотелось бы быть в это время дома… Скоро ли он увидит их? Если бы не разыгрался шторм, Унпэнэр уже вернулся бы, увидел бы жену и сына. Значит, Аймына уже, наверно, ждет, с тревогой прислушивается к гулу шторма. А тревожиться ей нельзя, никак нельзя: от этого, говорят, может молоко пропасть…
У самого поворота Унпэнэр останавливается, поджидает товарищей. Вон они, все четверо. Только отстали почему-то. И мотор несет уже не Ринтувги, а Кэнири. Правильно, надо сменяться. Кэнири несет мотор и даже напевает себе под нос — гляди ты!
Кэнири действительно напевал. Не потому, конечно, что ему нравилось идти с грузом, — вовсе нет. Наоборот, он считал, что Ринтувги мог бы уже освободить его от ноши. А напевал он просто потому, что чувствовал себя гораздо увереннее, чем раньше. Это чувство расширялось по мере того, как расширялась тропка, но родилось оно в тот самый момент, когда он бросился на выручку к Ринтувги. Кто выручил силача Ринтувги? Кэнири! Получается, что Кэнири в чем-то, хоть в одном каком-то деле, оказался даже сильнее, чем Ринтувги… Правда, так получается только в мыслях у самого Кэнири, но этого достаточно для того, чтобы прибавить ему веры в собственные силы. Ринтувги и тот чуть не свалился, а Кэнири прошел это самое место с мотором на плече — прошел, даже глазом не моргнув!
Унпэнэр дождался товарищей и вместе с ними поднялся на тропу, идущую к перевалу. Теперь можно уже идти не гуськом, а рядом. Хоть всем пятерым в одну шеренгу! Можно идти по тропе, а можно и прямо по отлогому склону, по мху.
— Привал! — объявляет Унпэнэр и, крякнув от удовольствия, первым растягивается на земле.
Шторм либо утих немного, либо отсюда уже почти не слышен. Хорошо лежать, растянувшись, расслабив все мускулы… Впереди ещё трудный и опасный путь; но разве можно сравнить его с тем, что пройдено? Кожаная бечева, по которой поднимались на площадку с байдары, доживавшей свои последние минуты; узенькая птичья терраска, по которой пришлось столько времени пробираться над обрывом; водопад, под которым нужно было пройти, — всё это уже позади.
— Сейчас, наверно, часов девять, не больше, — говорит Аре.
— Ты по каким часам судишь? — отзывается Атчылын, оглядев небо, сплошь затянутое тучами. — По желудочным?
— Нет, я так, приблизительно. Если по моим желудочным судить, так мы уже третьи сутки в дороге. Я бы сейчас целого моржа слопал.
— Ближе было к тому, чтобы он тебя слопал. Ещё бы чуть-чуть — и попал бы ты на подводный обед… А по-моему, сейчас и семи ещё нету. Это из-за туч так стемнело.
Сходятся на том, что сейчас, должно быть, часов восемь. Ринтувги спрашивает:
— К утру дома будем?
— К утру вряд ли, — отвечает Унпэнэр. — А к полудню, я думаю, придем. К полудню должны прийти.
— А подарки ты не взял, Унпэнэр? — спрашивает Кэнири.
— Подарки наши в море плавают. Тут уж не до них было.
Кэнири почему-то улыбается. Но в темноте никто не видит его улыбки.
Вчера на вечернем заседании совещания молодых зверобоев выступал секретарь райкома. После его выступления объявили перерыв, но секретарь поднял руку и сказал: «Одну минутку, товарищи. Одну минуточку внимания. Хочу сделать внеочередное сообщение. Информацию, так сказать, неофициального характера. Два часа назад я говорил по радиотелефону с товарищем Вамче, председателем колхоза «Утро». И товарищ Вамче сообщил мне, в частности, что сегодня утром жена участника вашего совещания, знатного зверобоя Унпэнэра родила сына. Товарищ Унпэнэр здесь? Вот, товарищ Унпэнэр, Вамче просил передать вам поздравления. И мы к этим поздравлениям целиком, конечно, присоединяемся!»
Что тут было! Смех, поздравления, аплодисменты… Смущенный Унпэнэр еле выбрался из зала. Утром пошли в районный универмаг покупать подарки для Аймыны и новорожденного. К счастью, у Ринтувги, у Кэнири и Аре было с собой немного денег. Сложились, купили красивый цветастый платок, полдюжины мягких рубашечек с тесемками вместо пуговиц, крохотное пушистое одеяльце и даже матросский костюмчик. Продавщица говорила, что этот костюмчик «самое меньшее — для пятилетнего», но всем он очень понравился и решили взять. Унпэнэру было даже чуточку обидно, что такие малюсенькие штанишки продавщица считает слишком большими для его сына… Но когда байдару заклинило между берегом и Эввыквын-скалой, Унпэнэр и не вспомнил, конечно, про сверток с подарками. Надо было людей спасать, а не рубашонки с тесемками!
— Эх, ребята, костер бы сейчас развести! — говорит Кэнири.
— Неужели замерз? — с притворным удивлением спрашивает Аре. — Такой жирный, а мерзеешь. Жир лучше шубы греет, у любого кита спроси.
— А ты, скажешь, не замерз?
— Так ведь я худой — это совсем другое дело. И то, по-моему, температура самая подходящая.
Но Аре говорит неправду, он тоже многое отдал бы сейчас за возможность погреться у костра. Только не из чего развести костер: в горах Эввыквыт ни одной хворостинки не найдешь, кругом камни да сырой мох.
Какой там костер! Атчылын пытался закурить и то не сумел: спички у всех отсырели, головки спичек отваливаются при первом прикосновении.