— Правда, красиво! — согласилась дѣвушка, — черное къ пестрому пристаетъ.
— А тебѣ, — сказалъ парень выразительно, — я буду отбирать самыя лучшія шкуры. У меня и теперь запасены. Какъ пріѣдешь, такъ и сшей.
Дѣвушка радостно улыбнулась.
— Непремѣнно сошью! — сказала она.
— А у каждой женщины есть свои пряговые олени, — продолжалъ молодой человѣкъ. — Только она и ѣздитъ на нихъ. Прибѣгаютъ на зовъ, пьютъ изъ рукъ[23].
— Люблю оленей! — сказала дѣвушка.
— А весной домашніе люди пятнаютъ своимъ клеймомъ молодыхъ телятъ, по два, по три, по пяти, чтобы росли на ихъ счастье. Каждый человѣкъ — женщины, дѣвушки, дѣти… Кто счастливъ, у того размножаются, какъ комары на пригрѣвѣ.
— И ты тоже будешь пятнать, — заключилъ онъ.
— Люблю и телятъ! — сказала дѣвушка.
— Моя мать добрая, мои сестры веселья! — продолжалъ ея собесѣдникъ, становясь все краснорѣчивѣе. — Будутъ тебѣ добрыми подругами. Одна будетъ съ тобой разговаривать въ шатрѣ, чтобы ты не знала скуки, а другая будетъ дѣлать твою работу. Не услышишь во вѣки худого слова. Будутъ держаться за тебя обѣими руками. Не дадутъ выйти изъ шатра одной…
Дѣвушка наклонила свою голову еще ближе, безъ сомнѣнія, затѣмъ, чтобы лучше разслышать заманчивыя обѣщанія. Лица разговаривавшихъ встрѣтились, и молодой человѣкъ предпочелъ пустить въ ходъ такія объясненія, вразумительность которыхъ не страдала отъ шума метели. Дѣвушка не думала уклоняться отъ его объятій. Она сама закинула ему руку на шею и дважды поцѣловала его въ губы.
— А теперь будетъ! — сказала она, вырываясь и дѣлая видъ, что хочетъ подняться. — Надо закуску ладить. Мать кричать станетъ.
Но молодой человѣкъ удержалъ ее за одежду.
— Сиди, успѣешь! — сказалъ онъ. — Недавно ѣли, еще не скоро чай. Буду еще разсказывать. — И разговоръ возобновился съ прежнимъ воодушевленіемъ.
Это была нареченная чета. Дѣвушка была дочерью стараго Кителькута; молодой человѣкъ происходилъ изъ оленной семьи и пришелъ съ верховьевъ рѣки Куаты, протекающей по сосѣдству, съ тѣмъ, чтобы по обычаю прожить зиму и лѣто въ шатрѣ тестя и отплатить за невѣсту усерднымъ трудомъ на пользу ея семьи. Стадо его осталось на попеченіи его родныхъ, и онъ уже болѣе полугода былъ вѣрнымъ товарищемъ Нувата на промыслѣ и работѣ. Онъ вставалъ раньше всѣхъ въ домѣ и засыпалъ послѣднимъ, и только въ такіе промежутки невольной праздности, какъ теперь, могъ улучить время, чтобы перекинуться нѣсколькими словами со своей невѣстой. Но онъ покорялся необходимости, работалъ безъ малѣйшаго ропота съ утра до вечера и терпѣливо ждалъ. До конца срока оставалось еще почти полгода, а отцы невѣстъ въ подобныхъ случаяхъ проявляютъ очень большую придирчивость. Малѣйшая неисправность могла безвозвратно лишить его приза. Впрочемъ, пока все шло хорошо. Старикъ былъ доволенъ его стараніемъ, а Нуватъ даже близко подружился съ своимъ будущимъ зятемъ. Старый Кителькутъ, несмотря на отчужденіе между оленными и приморскими чукчами, охотно отдавалъ свою дочь оленеводу, такъ какъ жизнь у стада считается счастливѣе и обезпеченнѣе, хотя и требуетъ болѣе постоянной заботы, чѣмъ существованіе приморскаго охотника.
Разговоръ въ пологѣ принималъ довольно непріятный оборотъ. Яякъ не щадилъ упрековъ по адресу хозяина. Хитрый старикъ, желая предотвратить ссору, задумалъ отвлечь его мысли въ другую сторону.
— А что? — сказалъ онъ вдругъ, — не покормить ли собакъ? Онѣ со вчерашняго дня не ѣли.
— Ухъ! — немедленно подхватилъ Яякъ. — Бѣда! Мои собаки, съ тѣхъ поръ, какъ пришла вьюга, ни разу не ѣли, какъ слѣдуетъ. Передовая худо смотритъ. Пропадетъ — бѣда: кто найдетъ дорогу къ Щелеватому холму?
Такъ называлось урочище, на которомъ въ ту зиму паслось стадо Яяка.
— Отчего не возьмешь ее въ домъ? — тотчасъ же предложилъ Кителькутъ.
— Не любитъ, боится, — сказалъ Яякъ. — Въ шатрѣ ни за что не станетъ ѣсть. Искони привыкла на снѣгу.
— Эта собака, — продолжалъ Яякъ съ воодушевленіемъ, — умнѣе человѣка, только что словъ нѣтъ, а умомъ все знаетъ. Въ темноту, въ непогоду найдетъ сама каждую дорогу. Прямо приходитъ на старыя огнища. Тутъ и дрова, тутъ и ночлегъ. Безъ нея какъ поѣду домой?… Пойду, посмотрю! — заключилъ онъ, вытаскивая изъ-за спины свою двойную кукашку (мѣховую рубаху).
— Не ходи! — сказалъ старикъ. — Ты не здѣшній, можешь сбиться. Коравія за-одно посмотритъ.
— Коравія! — окликнулъ онъ, опять обращаясь къ выходной стѣнѣ.
— Гой! — откликнулся оттуда мужской голосъ, принадлежавшій молодому человѣку, который бесѣдовалъ съ дѣвушкой.