— Почему не входить? — спросилъ я, наконецъ. — Я хотѣлъ здѣсь ночевать. Собаки устали!
— А развѣ на Россомашьей рѣкѣ не ходитъ злой духъ? — съ упрекомъ спросилъ голосъ. Дѣйствительно, въ околоткѣ, откуда я пріѣхалъ, появилась заразительная болѣзнь, въ родѣ гриппа или инфлюэнцы, выражавшаяся довольно разнобразными признаками и успѣвшая умертвить нѣсколько десятковъ жертвъ, но я вовсе не считалъ этого достаточнымъ основаніемъ, чтобы Аканга заперла передъ нами дверь, тѣмъ болѣе, что на всѣхъ стойбищахъ, посѣщенныхъ до того, мы были желанными гостями, несмотря на злого духа съ рѣки Россомашьей.
— Развѣ вы думаете, что мы привезли злого духа въ складкахъ платья? — сказалъ я съ нѣкоторымъ нетерпѣніемъ. — Онъ вольный. Куда захочетъ, придетъ и безъ насъ!..
— Ко! (междом. незнанія) — отвѣтилъ голосъ извнутри съ оттѣнкомъ сомнѣнія.
— Да вы развѣ маленькіе? — продолжалъ я убѣждать. — Чего вы боитесь?
— Есть и маленькіе! — возразилъ голосъ. — Моя дочь третьяго дня родила сына!
Я нѣсколько смутился. Посѣщеніе злого духа болѣзни, имѣющаго привычку невидимо слѣдовать за путниками, болѣе всего опасно для младенцевъ, въ особенности же для новорожденныхъ, которыхъ поэтому чукчи охраняютъ весьма ревниво. Перспектива ночлега на открытомъ воздухѣ вдругъ воочію предстала предо мною, какъ чрезвычайно близкая къ осуществленію.
Въ этомъ не могло быть ничего пріятнаго.
— У насъ двадцать четыре сторожа! — доказывалъ я самымъ убѣдительнымъ тономъ, — съ нами ничто худое не могло придти! — Я имѣлъ въ виду нашихъ собакъ, такъ какъ собака считается сторожемъ человѣка, отпугивающимъ враждебныхъ духовъ.
Однако, хозяйка, очевидно, относилась скептически къ бдительности русскихъ собакъ, мало знакомыхъ съ чукотскими злыми духами.
— Не знаю! — упрямо повторила она. — Собаки въ упряжкѣ, на привязи… А ребенокъ достоинъ жалости… Попроситесь лучше въ задній шатеръ. Можетъ, васъ пустятъ…
Я отошелъ отъ этой несдававшейся двери и отправился къ заднему шатру.
— Го-го! — громко окликнулъ я. — Хозяева, впустите!
Внутри шатра тоже топился огонь и слышно было движеніе людей, однако, отвѣта на мой окликъ не послѣдовало.
— Гэ-гэй! — окликнулъ я снова и еще громче прежняго. Русскіе пріѣхали! Впустите!
— Идите въ передній шатеръ! — отозвался, наконецъ, голосъ изнутри, точь въ точь какъ раньше. — Гости не ходятъ къ заднему!
Дѣйствительно, по общему правилу, гости, въ особенности почетные, заходятъ въ шатеръ главнаго человѣка на стойбищѣ, всегда стоящій впереди.
— Аканга не пускаетъ! — объяснилъ я довольно жалобнымъ тономъ.
— Отчего? — допрашивалъ голосъ.
— Изъ-за болѣзни на Россомашьей! — объяснилъ я. — Жалѣетъ ребенка!
— У насъ тоже есть дѣти! — проворчалъ голосъ.
Усиленная осторожность Аканги подѣйствовала заразительно и на ея сосѣдей. Я хотѣлъ было продолжать переговоры, но въ это время подошли мои спутники, управившіеся съ собаками, и, узнавъ, что насъ не хотятъ впустить въ шатеръ, разразились проклятіями на русскомъ и чукотскомъ языкахъ. Особенное раздраженіе проявляли два русскихъ ямщика. Для Колымскаго русскаго жителя гостепріимство является непререкаемой обязанностью, для исполненія которой онъ готовъ пожертвовать послѣднимъ кускомъ, оторвавъ его отъ собственнаго рта, и поведеніе чукчей казалось имъ чуть не святотатствомъ. Мои чукотскіе спутники, Леутъ и Айганватъ, вели себя сдержаннѣе. Мотивы чукотской осторожности предъ злыми духами были имъ ближе и понятнѣе, чѣмъ русскимъ, и, быть можетъ, въ свое время и они сами не разъ запирали свои двери передъ подозрительнымъ путникомъ, неожиданно явившимся въ ночной темнотѣ, Богъ знаетъ откуда. За то Митрофанъ, дюжій анюйщикъ[131] изъ обрусѣлыхъ якутовъ, бывшій ямщикомъ передней нарты, скоро перешелъ отъ проклятій и угрозъ къ болѣе рѣшительнымъ дѣйствіемъ. Онъ схватился руками за длинныя жерди, къ которымъ была привязана входная пола, и принялся съ ожесточеніемъ трясти ихъ, какъ будто собираясь обрушить весь шатеръ на голову обитателей. Такая рѣшительность не замедлила принести плоды.
— Войдите! — довольно хладокровно сказалъ голосъ извнутри, — если вы не хотите уйти.
Чьи то проворныя руки развязали входные ремешки, и мы стали одинъ за другимъ пролѣзать въ шатеръ, торопясь приблизиться къ огню. Въ шатрѣ уже не было никого, кромѣ одной довольно дряхлой старухи; другіе обитатели удалились во внутреннее отдѣленіе, твердо намѣреваясь отсидѣться тамъ отъ нашего нашествія, какъ въ цитадели. Огонь, правда, горѣлъ довольно ярко, но о чаѣ и ѣдѣ не было и помина. Мы усѣлись передъ костромъ на обрывкахъ шкуръ, проклиная духа болѣзни и чукотское суевѣріе.