Утромъ у воротъ крѣпости.
Чукчей поспѣшно выдворили съ ярмарочнаго двора, ворота были заперты и русское населеніе ярмарки собралось въ казенный домъ къ помощнику исправника обсуждать положеніе вещей, угрожавшее настоящею осадою со стороны чукчей. Среди русскихъ плисовыхъ пальто и куртокъ, крытыхъ сатиномъ, затесалась одна бурая мѣховая рубаха самаго настоящаго чукотскаго фасона и покроя.
— Это что за чукотская морда? — спросилъ помощникъ исправника, занимавшій положеніе предсѣдателя.
— Я не чукча, я русскій! — тоже сердито возразилъ Олька, увы, чукотскимъ языкомъ, такъ какъ онъ по-русски не могъ связать двухъ словъ.
— Это мой сынъ, мѣщанинъ колымскій! — сказала Овдя, стоявшая рядомъ; она была переводчицей у одного изъ купцовъ и по этому случаю, въ противоположность сыну, была облечена въ новое шумящее платье изъ пестрой сарпинки обыкновеннаго русскаго покроя. Говорила она прекраснымъ русскимъ языкомъ, совершенно свободнымъ отъ противнаго сюсюканья нижнеколымскихъ женщинъ.
Помощникъ осмотрѣлъ ихъ обоихъ недоброжелательнымъ взглядомъ.
— Отчего у него креста нѣтъ? — спросилъ онъ сурово, тыкая пальцемъ въ обнаженную грудь Ольки, выдѣлявшуюся изъ-подъ низко вырѣзаннаго ворота мѣховой рубашки.
— Теряетъ онъ кресты-то, за оленями бѣгаетъ. — объясняла Овдя, — не напасешься ему. Поневолѣ пересталъ надѣвать.
— Креста не носитъ, языка русскаго не знаетъ! — сказалъ помощникъ съ нескрываемымъ негодованіемъ. — Какой-же онъ русскій?..
На другой день я опять увидѣлъ Ольку за воротами; онъ стоялъ среди группы чукчей и велъ съ ними оживленный разговоръ.
— Кто убилъ Кэулина? — спрашивали чукчи. — Говори, Олька, ты былъ въ оградѣ.
— Наши убили! — отвѣчалъ Олька съ довольно откровенною улыбкою.
— Ты что смѣешься, таньгинская морда? — закричали чукчи. — Весело тебѣ, что твоя собачья родня человѣка загрызла?
— Чего вы ко мнѣ пристали? — огрызался Олька, — развѣ я трогалъ Кэулина?
Чукчи опять стали ругаться, хотя ихъ крики не производили особеннаго впечатлѣнія на русскаго оленщика. Во всякомъ случаѣ было очевидно, что и чукчи не признавали его своимъ.
Еще разъ я видѣлъ Ольку на оленьемъ бѣгу, гдѣ присутствовало нѣсколько русскихъ парней изъ самыхъ крайнихъ бѣдняковъ. Олька относился къ нимъ ласково, одѣлялъ ихъ мясомъ изъ своихъ и изъ чужихъ запасовъ, постоянно разговаривалъ съ ними, что не мѣшало имъ открыто подтрунивать надъ его русскими притязаніями при чукотскомъ языкѣ. Чукчи тоже не отставали отъ нихъ, и Олька одновременно былъ мишенью всеобщихъ насмѣшекъ, которыя онъ какъ-то пропускалъ мимо ушей.
Я вспоминалъ всѣ эти подробности на другой день во время пути на стойбище Козанова, которое лежало въ 40 верстахъ отъ Номгатли.
— А что, Митрофанъ, — спросилъ я, наконецъ, своего каюра, — какъ ты думаешь, выживутъ они отсюда Ольку?
— Они-то не выживутъ, — тотчасъ же отвѣтилъ Митрофанъ. — А только достать его надо намъ самимъ!
— Зачѣмъ достать? — спросилъ я, недоумѣвая.
— А затѣмъ: пускай не шляется «по горѣ», пускай живетъ на рѣкѣ, тягости относитъ, какъ всѣ люди!.. Какой же онъ мѣщанинъ?.. Этакъ, пожалуй, и всякій захотѣлъ бы въ чукчи уйти. Нѣтъ, братъ, коли ты русскій, такъ нечего отвиливать!
Митрофанъ, въ качествѣ коренного порѣчанина, каждую человѣческую единицу могъ разсматривать только съ точки зрѣнія равненія податей. Его собственное общество заключало 14 плательщиковъ, которые денно и нощно думали только о томъ, какъ бы безнедоимочно погасить разнообразныя требованія окладныхъ и неокладныхъ листовъ о сборѣ.
— Постой! — возразилъ я. — А олени какъ? Вѣдь онъ живетъ стадомъ.
— Олени! — сказалъ Митрофанъ, презрительно прищуриваясь. — Не бойся, оленямъ найдемъ мѣсто! Мало ли голодныхъ на Колымѣ? только мигнемъ общественникамъ, они и не такой табунъ по себѣ растаскаютъ!
Это нашла себѣ выраженіе другая сторона уравнительныхъ стремленій представителя рѣчныхъ интересовъ. Не имѣя никакого запаса, существуя изо дня въ день продуктами рыбнаго промысла, онъ не признавалъ и за оленеводомъ права на его живой капиталъ и въ своихъ голодныхъ вожделѣніяхъ не отличалъ его прирученныхъ стадъ отъ дикихъ животныхъ. Такія воззрѣнія присущи всѣмъ рыболовнымъ и охотничьимъ племенамъ по отношенію къ сосѣдямъ скотоводамъ и на Колымѣ постоянно даютъ себя чувствовать въ отношеніяхъ между чукчами, съ одной стороны, и русскими или ламутами — съ другой.