— Если они лѣзутъ!.. — повторилъ Олька свой прежній аргументъ.
— Имъ бы еще, чѣмъ жалиться, слѣдовало бы выкупъ дасти за желѣзо, что ножи вытаскивали, — опять заговорила старуха. — Мой то Эленди далъ, вѣдь, за кровь важенку. А они жмутся. Жалко оленя, то и жалиться стали.
— Развѣ у васъ нѣтъ друзей? — спросилъ я. — Вотъ невѣстку взяли. У ней, вѣдь, есть братья?
— Какъ не быть? — сказала старуха съ гордостью. — Это Янынтына сестра. Янынтына знаешь, небось… Пять братовей — они, — на Погинденской вершинѣ стоятъ.
Янынтынъ былъ самый извѣстный ѣздокъ на оленяхъ во всей Анюйской округѣ, побѣдитель на многихъ бѣгахъ, игравшій, между прочимъ, довольно видную роль и во время смуты на ярмаркѣ.
— Отчего же они за васъ не заступаются? — спросилъ я.
— Да Олька дѣвку-то убѣгомъ увелъ! — сказала Овдя, понизивъ голосъ до шепота. — То и не ладно. — Разскажи, Олька!
Олька потупился.
— Сама разскажи! — сказалъ онъ застѣнчиво.
— Ну, ладно, — сказала старуха, — пусть я! Да немного и разсказывать-то! Ѣхалъ онъ однова вечеромъ на оленяхъ мимо ихаго стойбища. Табаку нѣту, гамзу дома забылъ, а курить охота! А дѣвки у огнища копошатся. — «Дѣвки! — кричитъ, — накурите меня!» — а Чомыльгинъ и говоритъ: «Не накуримъ, покуль оленей не привяжешь!» — Нечего дѣлать, онъ привязалъ. — «Ну, кричитъ, — теперь накуривайте»! — «Нѣтъ, говоритъ, покуль оленей не выпряжешь». — Только выпрегъ, а она ихъ въ стадо угнала, поневолѣ остался ночевать.
— Вѣрно ихъ къ робеночку-то и тянуло, — прибавилъ Овдя, внезапно улыбнувшись нѣжной улыбкой и указывая глазами на свою маленькую внучку.
— Ну а потомъ что? — спросилъ я, невольно заинтересованный разсказомъ объ этой безъискусственной любви.
— А потомъ они въ табунъ ушли вдвоемъ, да три дня и проходили, — продолжала старуха съ хитрой усмѣшкой.
Домой пришли — братья и говорятъ: — «Живи у насъ пріемнымъ зятемъ. Сейчасъ убьемъ оленя, помажетесь!» А онъ говоритъ: — «У меня мать есть!» — «Мать, говорятъ, — сюды принеси! Пусть рядомъ руйту ставитъ». — «У меня, говоритъ, оленчики есть!» — «Много ли, говорятъ, твои оленчики? всего сотня! Сообщися съ нашими!» — Ну, да извѣстно тысячники; имъ наши оленчики за ничего кажутся. А Олька и не захотѣлъ. — «Я, говоритъ, работникомъ никогда не булъ, а оленей своихъ всѣхъ по одному самъ выкормилъ и теперь отъ своего дома къ чужимъ людямъ не иду».
— Ну, и что же? — спросилъ я опять.
— Съ тѣмъ и разошлися! — продолжала старуха, — до врема! А только у нихъ ужъ было сговорено. Пришла Островновска ярмарка, они и встрѣтился; братья за торгомъ пошли, а она къ намъ прибѣгла. Я у Константина Николаевича тогда була; ну, всѣ больше люди меня жалѣютъ. Параня-то Кошелевска и заперла ихъ въ простой амбаръ, — тамъ просидѣли сутки; а братья пьяные ходятъ, о сестрѣ и думы нѣтъ. Потомъ, конечно, спомнили, кинулися къ намъ, стали ихъ уговаривать, Константинъ да Федька, да всѣ хорошіе люди. А Олька-то сейчасъ вышелъ изъ амбару и четверть спирту вынесъ, — запасено было. Съ тѣмъ это дѣло и кончилось.
— А теперь какъ?
— Теперь помирились! — сказала Овдя. Другъ къ дружкѣ въ гости такъ и ѣздимъ. Они намъ каждый годъ гостинцы возятъ: то оленя, то пыжиковъ; весной плетеный чаутъ[142] новый привезли, — о, и тяжелый! какъ разъ Олькѣ по рукѣ. А то у насъ стадо маленькое, большой чаутъ сплести не изъ чего. Ну, да и я какой чаекъ, табачокъ привезу изъ крѣпости, все съ ними дѣлюся. Дружно живемъ, грѣхъ сказать…
— Что же они не заступятся за васъ? — повторилъ я вопросъ.
— Да какъ они заступятся? — возразилъ вдругъ Олька. — Янынтынъ весной Полеполя стрѣлялъ, Пагантова сына. Теперь Паганто съ братьями на нихъ идти хотятъ. Это вѣдь цѣлый народъ. Однихъ отцовъ сколько! А молодыхъ парней больше 20 человѣкъ. Теперь Янынтыну еще заступиться за самого себя трудно.
— Видишь, варнаки! — замѣтилъ Селивановъ, — такъ кругомъ и дерутся!
— У меня другая заступа! сказалъ Олька — вотъ видишь, сосѣди, — пускай бѣдные, а все мои друзья. Они меня не дадутъ обидѣть. Мы и ѣдимъ вмѣстѣ.
— Оттого-то и друзья! — проворчала Овдя. — Они и насъ съѣдятъ живьемъ вмѣстѣ съ оленями.
— Ничего! — успокаивалъ ее Олька. — Они поѣдятъ, они и попасутъ. Мои важенки шибко плодущія.
— Вамъ бы прикочевать поближе къ русскимъ! — предложилъ я.
— Ну, да, прикочуй-ка! — сказала старуха, косясь на моихъ спутниковъ. — Раззорятъ вѣдь! Всѣхъ оленей поубиваютъ. Самъ знаешь, какой тамъ народъ! А Олька простой человѣкъ — онъ, пожалуй, и «нѣтъ» не скажетъ.