— Плохо! — подтвердилъ старикъ. — Высохнутъ на одномъ жирѣ.
— Охъ! — сказалъ Яякъ, помолчавъ. — Когда же перестанетъ вѣтеръ? Хотя бы кто-нибудь пошаманилъ на встрѣчу.
Лицо Кителькута опять омрачилось. Онъ съ опасеніемъ взглянулъ на сына, который, повидимому, спалъ и не поднялъ головы, чтобы взглянуть на пришедшихъ.
— Наружные! Го! — закричалъ онъ, чтобы отвлечь разговоръ въ другую сторону. — Закуску, ѣду! Живо!
— Вы! кто-нибудь! — настаивалъ Яякъ. — Неужели никто изъ васъ не умѣетъ унять этотъ вѣтеръ? На нашей землѣ было бы, ему бы не дали такъ безумствовать.
Женщины, бывшія въ наружномъ отдѣленіи, просунули сквозь входную полу деревянные лотки съ ѣдой. Угощеніе было обильное и разнообразное. Видно было, что Кителькутовы охотники имѣютъ удачу въ каждомъ промыслѣ. Тутъ былъ твердый моржовый жиръ, нарѣзанный ломтиками, китовая кожа, бѣлая и плотная, мясо дикихъ оленей, замороженное, растолченное въ порошокъ и смѣшанное съ застывшимъ топленымъ саломъ, и тому подобные деликатесы. Рынтына разставила лотки на тюленьей шкурѣ по срединѣ полога, и всѣ присутствующіе пододвинулись ближе. Только Нуватъ, котораго старикъ попробовалъ разбудить, промычалъ что-то непонятное и отвернулся къ стѣнѣ. Онъ не хотѣлъ ѣсть. Мужчины и женщины ѣли пальцами, обмакивая каждый кусокъ въ большую чашу тюленьей ворвани, поставленную между лотками. Анека ѣла не менѣе жадно, чѣмъ другіе, но лицо ея было мрачно.
— Видишь! — сказала она вдругъ на своемъ родномъ языкѣ, въ то же время прожевывая кусокъ. — Весь жиръ оставили себѣ. Намъ даютъ самое худое.
— Перестань, — сказалъ Уквунъ тоже по-керецки. — Набивай лучше брюхо!
Онъ, собственно, раздѣлялъ неудовольствіе своей жены, но у него не хватало духу для такого смѣлаго протеста. Кителькутъ, въ свою очередь, нахмурился.
— У васъ зачѣмъ два языка во рту? Развѣ не можете говорить, какъ люди, что должны каркать по-вороньему?
— Она говоритъ, — объяснилъ Яякъ, который тоже понималъ по-керецки, — что вы даете имъ мало жиру, а онъ унимаетъ ее.
Несмотря на свое миролюбивое настроеніе, онъ не хотѣлъ пропустить случая кольнуть Кителькута его скупостью по отношенію къ сосѣдямъ.
Лицо Кителькута покраснѣло, и въ глазахъ его вспыхнулъ гнѣвный огонь.
— Я вѣдь говорилъ, — грозно обратился онъ къ женѣ, — чтобы ровно дѣлить мясо. Ты зачѣмъ не слушаешь?
Рынтына нисколько не смутилась. Она знала, что гнѣвъ старика втайнѣ направленъ противъ сосѣдей, а не противъ нея.
— У нея три рта, а у меня восемь, — возразила она, — и дѣти, и собаки, и гости. Или я стану гостей кормить безъ жиру? Несытые глаза! — обратилась она къ Анекѣ. — Я развѣ хожу считать куски за твоимъ обѣдомъ?
Ссора готова была вспыхнуть, но Яякъ удержалъ Анеку. Онъ издавна имѣлъ на нее какое-то странное вліяніе, и она боялась его гораздо больше, чѣмъ Кителькута, не говоря уже о ея собственномъ мужѣ. Уквунъ въ своихъ непрерывныхъ скитаніяхъ доходилъ и до Чауна и прожилъ когда-то двѣ или три зимы на стойбищѣ своего оленнаго родственника. Можетъ быть, Анека, именно въ то время, имѣла случай ближе узнать характеръ Яяка, и онъ казался ей не совсѣмъ безопаснымъ для противорѣчія, или просто его огромная фигура подавляла ее. Какъ бы то ни было, она ничего не отвѣтила на упрекъ хозяйки, и трапеза продолжалась въ угрюмомъ молчаніи. Янта и Вельвуна такъ и не входили въ пологъ и только просовывали новые и новые запасы.
Когда закуска была окончена, хозяйка тѣмъ же порядкомъ выставила лотки въ наружное отдѣленіе и, приподнявъ лампу, вытащила изъ-подъ ея подставки невзрачный деревянный ящикъ, служившій хранилищемъ для чайной посуды. Женщины въ наружномъ шатрѣ въ это время торопливо очищали и облизывали корыта. Это была ихъ доля ѣды. Вычистивъ корыта, онѣ съ усиліемъ подтащили и продвинули въ пологъ огромные черные чайники съ кипяткомъ и круто завареннымъ кирпичнымъ чаемъ. Въ пологѣ стало жарко, какъ въ печи. Бѣлый паръ, валившій клубомъ изъ-подъ мѣдныхъ крышекъ, не находя себѣ выхода, скапливался подъ невысокимъ потолкомъ. Свѣтъ лампы какъ будто потускнѣлъ. Люди, сидѣвшіе въ пологу, раздѣлись до послѣдней возможности; всѣ лица и спины лоснились отъ пота. Если бы не чашки съ горячей красной жидкостью, которую они неутомимо похлебывали, оттопыривъ губы и стараясь не пролить ни капли на шкуры, прикрывавшія имъ колѣни, можно было бы подумать, что они собирались сюда для того, чтобы принять паровую ванну. Только Нуватъ лежалъ неподвижно у стѣны, не снимая мѣховой одежды и не чувствуя духоты.
Вьюга на дворѣ гудѣла попрежнему. Взявъ въ руки десятую чашку и собираясь отхлебнуть изъ нея, Яякъ вернулся къ своей первоначальной идеѣ.