Въ западной сторонѣ много лѣтъ не знали истинныхъ виновниковъ рѣзни. Русскіе говорили, что таинственные шелаги, нѣкогда приходившіе на байдарахъ громить рыбачьи деревни на Колымѣ, снова переплыли море, чтобы разгромить поселокъ на мысу, заимствовавшемъ отъ нихъ свое названіе[66]. Оленные чукчи западной тундры, напротивъ, приписывали это кровавое дѣло таньгамъ, съ которыми ихъ предки вели борьбу и о чьихъ свирѣпыхъ дѣлахъ такъ много разсказываютъ старинныя легенды, подразумѣвая подъ этимъ именемъ одновременно русскихъ, коряковъ и чуванцевъ, нѣкогда совмѣстно дававшихъ контингентъ для военной силы Якунина (майора Павлуцкаго).
Жители Чауна и Куаты имѣли на этотъ счетъ болѣе точныя свѣдѣнія.
Коравія съ невѣстой благополучно добрался до своего собственнаго шатра. Если онъ питалъ еще мстительные замыслы противъ Яяка, то въ ближайшее лѣто долженъ былъ навсегда отказаться отъ нихъ.
Наргиненъ, видѣвшій страшное дѣло рукъ чаунскаго богатыря и слышавшій послѣдній крикъ Кителькута, послалъ убійцѣ не менѣе жестокую смерть, чѣмъ жертвамъ. Двоюродный братъ Яяка, тотъ самый, которому онъ недавно собирался поручить свое стадо, составилъ заговоръ противъ его жизни, въ союзѣ съ другимъ молодымъ пастухомъ, выросшимъ въ семьѣ Яяка. Оба они съ молодыхъ лѣтъ жили подъ защитой его огня и питались отъ его стадъ, но считали себя въ правѣ лишить жизни человѣка, посягнувшаго на такое ужасное дѣло. Истиннымъ мотивомъ заговора, впрочемъ, было желаніе овладѣть многочисленнымъ стадомъ, принадлежавшимъ Яяку. Заговорщики боялись напасть на богатыря при дневномъ свѣтѣ и рѣшили убить его ночью во время сна. Двоюродный братъ, ночевавшій съ нимъ въ одномъ пологу, улучивъ удобную минуту, ударилъ его топоромъ по головѣ. Ударъ былъ нанесенъ ощупью и не могъ раздробить крѣпкій черепъ Яяка. Исполинъ успѣлъ схватить свой ножъ и выскочить на дворъ. Несмотря на тяжелую рану, онъ оказался не подъ силу убійцамъ, погнавшимся за нимъ, и уже успѣлъ распороть бокъ своему двоюродному брату. Перевѣсъ, несомнѣнно, склонялся на его сторону. Въ это время какой-то человѣкъ, проходившій мимо съ копьемъ въ рукахъ, поспѣшилъ на помощь убійцамъ и пригвоздилъ великана къ землѣ своимъ копьемъ. Горло Яяка было перерѣзано тѣмъ самымъ ножомъ, которымъ онъ когда-то отрѣзалъ голову старому торговцу на Каменномъ Мысу. Замѣчательно, что прохожій человѣкъ, помогавшій убійству, тутъ же исчезъ неизвѣстно куда, какъ будто провалился сквозь землю. Другіе убійцы, впрочемъ, не стали его разыскивать. Имъ было довольно заботы на своемъ стойбищѣ. Они, однако, успѣли хорошо разсмотрѣть его лицо, такъ какъ на дворѣ было совершенно свѣтло. Это былъ молодой человѣкъ, высокій и худощавый, съ продолговатымъ лицомъ и задумчивыми глазами. Они со страхомъ припоминали, что уста его во все время не открылись ни разу, какъ будто онъ былъ нѣмъ. Легенда о шелагской рѣзнѣ, на слѣдующую зиму разсказанная сказочниками въ Уэленѣ[67] во время долгихъ декабрьскихъ ночей, говоритъ, что это былъ духъ Нувата, посланный Наргиненомъ для того, чтобы отомстить за смерть его отца.
Никто никогда не могъ сказать, что сдѣлалось съ настоящимъ живымъ Нуватомъ. Кочевники на западной тундрѣ говорятъ, правда, будто въ послѣдніе годы на самомъ крайнемъ изъ Медвѣжьихъ острововъ на Ледовитомъ океанѣ завелся житель. Охотники за бѣлыми медвѣдями, посѣщающіе каждую весну островъ Креста, будто бы нашли тамъ оленя, издохшаго отъ раны. Изъ раны торчала желѣзная стрѣла особой формы съ небольшимъ листовиднымъ остріемъ, вырубленнымъ изъ стараго котельнаго желѣза, какія до сихъ поръ весьма употребительны у приморскихъ чукчей. Старухи на тундрѣ уже стали говорить, что въ декабрьскія ночи вѣтеръ, прилетающій съ сѣвера, со стороны Медвѣжьихъ острововъ, приноситъ съ собой глухой и частый стукъ бубна, какъ будто гдѣ-то, въ недоступной дали, таинственный шаманъ призываетъ своихъ духовъ.
66
Мысъ Эрри или Шелагскій, гдѣ происходитъ дѣйствіе разсказа, лежитъ на восточномъ краю широкаго устья Чаунской губы.