Эуннэкай шелъ и раздумывалъ. Съ тѣхъ поръ, какъ онъ оглодалъ послѣднюю косточку, брошенную его братомъ Каулькаемъ, изъ которой онъ пытался извлечь еще какой-нибудь съѣдобный матеріалъ, мясо не касалось его устъ. Впрочемъ, онъ не очень страдалъ отъ голода. Чукчи вообще ѣдятъ разъ въ день, а молодые люди, пасущіе стада, сплошь и рядомъ голодаютъ по два и по три дня, особенно въ лѣтнее время. Эуннэкай привыкъ разсматривать голодъ, какъ нормальное условіе своей жизни. И въ этомъ отношеніи онъ тоже былъ выносливѣе своихъ оленей.
Солнце поднималось выше и выше, а шагъ Эуннэкая становился все медленнѣе. Утромъ, когда онъ впервые тронулся въ путь, онъ шагалъ не такъ тихо и долго не терялъ изъ виду стада, двигавшагося впереди. Олени поминутно останавливались и щипали свѣжіе листочки на вѣтвяхъ мелкихъ кустиковъ, зелень которыхъ они такъ любятъ. Пастухи то и дѣло отбѣгали въ сторону, чтобы собрать во едино разбредающихся животныхъ. Стадо подвигалось впередъ довольно медленно. Но потомъ Эуннэкай отсталъ и потерялъ-таки его изъ вида. Съ тѣхъ поръ прошло много времени, и стадо должно быть успѣло сдѣлать болѣе половины пути по направленію къ бѣлой наледи, дающей желанную защиту отъ комаровъ. А Эуннэкаю предстояло идти еще очень долго. Окружающая мѣстность была знакома ему, какъ его пять пальцевъ. Не даромъ онъ родился и выросъ въ пустынѣ. Онъ узнавалъ каждый уступъ окружавшихъ его вершинъ, каждый изгибъ маленькой горной рѣчки, бѣжавшей по сѣрымъ каменьямъ въ узкой ложбинѣ, и зналъ, что ему придется сдѣлать еще много поворотовъ, пока вдали блеснутъ бѣлые края широкой наледи, не тающей даже подъ іюльскимъ солнцемъ.
Столбъ комаровъ съ пронзительнымъ жужжаніемъ вился надъ головою Эуннэкая, словно призывая къ аттакѣ. Комары торопились воспользоваться благопріятными минутами. Время отъ времени Эуннэкай медленно проводилъ рукою по лицу и, раздавивъ десятка полтора комаровъ, размазывалъ кровь по щекѣ или по лбу. Лицо его было покрыто засохшими пятнами такой крови. Но и помимо этихъ пятенъ, смуглое лицо Эуннэкая было до такой степени испачкано грязью, что даже среди никогда не моющихся чукчей заслужило ему названіе Чарарамкина, т. о. грязнаго жителя. Глаза его были узки и прорѣзаны наискось, губы некрасиво оттопырились, низкій лобъ, сильно наклоненный назадъ, переходилъ въ худо сформированный несимметричный черепъ. Надъ безобразіемъ Эуннэкая смѣялись молодыя дѣвушки на всѣхъ тѣхъ стойбищахъ, гдѣ когда-либо показывалась его жалкая фигура.
Рѣчка, по которой лежалъ путь Эуннэкая, носившая ламутское имя Муруланъ, постоянно разбивалась на множество мелкихъ ручьевъ, совершенно наполняя ложбину, пролегавшую между двухъ невысокихъ, но обрывистыхъ горныхъ цѣпей.
Тропа то и дѣло обрывалась и переходила съ лѣваго берега на правый и обратно, перерѣзывая одинъ за другимъ эти безчисленные ручьи. Эуннэкай переходилъ ихъ въ бродъ въ своихъ толстыхъ мѣховыхъ штанахъ, впитывавшихъ воду, какъ губка, и жалкой дырявой обуви, сгибаясь въ три погибели подъ тяжестью ноши и только стараясь, чтобы мелкое, но яростное теченіе не сбило его съ ногъ. Онъ былъ не очень твердъ на своихъ кривыхъ ступняхъ, смотрѣвшихъ въ разныя стороны.
Наконецъ, Эуннэкай совершенно остановился. Онъ ощущалъ непреодолимое стремленіе отдохнуть. Что дѣлать? Величайшій порокъ чукотскаго «охранителя стадъ» былъ въ высшей степени присущъ ему. Онъ любилъ спать. Его товарищи, никогда не отдававшіе сну больше половины своихъ ночей, часто проводившіе по трое сутокъ, не смыкая глазъ, въ постоянномъ охраненіи непокорныхъ стадъ, больше всего презирали его именно за эту постыдную слабость. Но избавиться отъ нея было выше силъ Эуннэкая. Когда у него болѣла грудь, онъ ощущалъ непобѣдимое стремленіе свернуться гдѣ нибудь подъ кустомъ или подъ камнемъ и предаться забвенію, уничтожавшему на время его существо.
Сонъ Эуннэкая не былъ здоровымъ сномъ молодаго организма, готоваго воспрянуть съ новымъ запасомъ силъ. То была тусклая дремота больного животнаго, апатично отказывающагося отъ всѣхъ проявленій жизни, пелена глухой тьмы, не освѣщавшейся ни однимъ призрачнымъ лучемъ, унылый обморокъ, лишенный грезъ и видѣній, истинное подобіе и преддверіе смерти.
Остановившись на широкой каменной площадкѣ, покрытой тонкимъ слоемъ свѣтлозеленаго мха, перемежаемаго бурыми и ржавокрасными пятнами лишаевъ, Эуннэкай сбросилъ свою ношу на землю, не теряя ни минуты опустился около нея, покрылъ лицо платкомъ въ защиту отъ комаровъ, уронилъ голову на мягкую котомку и сразу замеръ, придя въ привычное ему состояніе временнаго небытія. Комары продолжали кружиться надъ его невзрачной фигурой, отыскивая уязвимыя мѣста, слѣпни гудѣли и съ налета опускались на его грудь и руки, безуспѣшно стараясь пробить крѣпкимъ жаломъ, укрѣпленнымъ въ нижней части тѣла, толстый мѣхъ его одеждъ. Только Эуннэкай могъ спать на самомъ солнцепекѣ, окутанный мѣховой одеждой и съ закрытымъ лицомъ.