— Будетъ тебѣ, дьяволъ! — сказалъ Ѳедоръ по-русски и ловкимъ движеніемъ выбилъ ножъ изъ его нетвердой руки. — Ты чего, ыкыргаулинъ, что ли? рѣзать людей задумалъ? — сказалъ онъ Эттыгину.
Эттынринъ сразу утихъ.
— А зачѣмъ онъ водку проливаетъ? — бормоталъ онъ. — Здѣсь не Якутскъ! Водка дорога!
И, поднявъ сковороду на уровень своего рта, онъ выхлебнулъ изъ нея пролитую водку, смѣшанную съ остатками крови и цѣлой кучей оленьей шерсти.
— Якутскъ далеко! — повторилъ онъ, улыбаясь, и посмотрѣлъ побѣдоносно по сторонамъ, какъ будто совершивъ какой то подвигъ. — Тебѣ какая ѣда нужна? — обратился онъ опять къ Егору, что то припомнивъ. — А куда ты дѣлъ семьдесятъ оленей, которыхъ получилъ отъ моего брата за дѣвку? Неужели всѣхъ проигралъ въ карты?
— Полно безумное говорить! — разсердился Егоръ. — И одного не проигралъ въ карты! Все на водку ушло и теперь на водку идетъ! Полно кричать! Хочешь пить? Вотъ моя бутылка! Пей!
И онъ поставилъ на столъ бутылку, вынутую изъ-подъ полы, которую успѣлъ пріобрѣсти отъ Васьки, какъ послѣ я узналъ, въ обмѣнъ за одного изъ десяти пряговыхъ оленей, еще уцѣлѣвшихъ у него отъ прежняго стада.
Пирующіе приходили и уходили. Только Ранаургинъ не слѣдовалъ за ними и печально сидѣлъ въ опустѣвшемъ пологу. Васька тоже остался и пододвинулся къ сыну Рукквата.
— Зачѣмъ это Эттыгинъ съ тобой такъ худо разговариваетъ? — подзадоривалъ онъ молодого пастуха. Пьяный худо разговариваетъ, трезвый худо разговариваетъ… Зачѣмъ слушаешь, какъ тебѣ говорятъ худыя слова, будто ты дѣвка?..
Ранаургинъ поддакивалъ, но плохо слушалъ слова Васьки. Онъ думалъ о боченкѣ, который унесли изъ полога, и соображалъ, сколько тамъ еще осталось и достанется ли на его долю хоть нѣсколько капель. У чукчей считается большой обидой, если при выпивкѣ кому нибудь изъ присутствующихъ не поднесутъ ни капли, хотя бы на столько, чтобы замочить губы.
Пьяная компанія вернулась и продолжала попойку. Только Апаная не было.
— Давайте бороться! — кричалъ Егоръ. — Даромъ я тунгусъ, а давайте бороться! Я хоть старый человѣкъ, а постою за себя!
— Э, врешь! Русскіе лучше васъ! — сказалъ Ѳедоръ, блеснувъ единственнымъ глазомъ. — Если станемъ бороться, — да мы всю землю вашей спиной вымѣряемъ! Вотъ давайте лучше побѣжимъ до Лакеева объ закладъ, кто кого покинетъ! Ставлю десять рублей! А станемъ бороться, — да мы отъ васъ лоскутьевъ не найдемъ!.. Правда Васька? — спросилъ онъ казака.
Будь здѣсь какіе нибудь чукчи поудалѣе, дѣло не обошлось бы безъ драки, но, какъ нарочно, Эттыгинъ и его пастухи были люди слишкомъ ничтожные, чтобы состязаться съ Ѳедькой.
— Ты, Пуккаль, слушай и молчи! — ядовито заговорилъ Эттыгинъ. — Когда русскіе говорятъ, ты молчи и бойся, потому что они лучше тебя. Когда русскіе и тунгусы говорятъ тебѣ съ обидой, ты молчи и бойся, какъ трусливая дѣвка!
Но Пуккаль дѣйствительно молчалъ, несмотря на всѣ поддразниванія старика.
— Гдѣ Апанай? — вдругъ спросилъ Эттыгинъ съ замѣтнымъ безпокойствомъ. — Почему онъ не пьетъ съ нами? Пойдемъ искать его!
Вся толпа опять вылѣзла изъ полога. Я послѣдовалъ за ними. Апаная мы нашли въ сосѣднемъ пологу, гдѣ онъ сидѣлъ у лейки и угощалъ самъ себя водкой изъ чашки, которую ему удалось купить у казака. Онъ наливалъ изъ чашки нѣсколько капель въ рюмку, ставилъ ее на тарелку, потомъ приглашалъ самъ себя выпить, какъ будто обращаясь къ постороннему лицу, бралъ рюмку, подносилъ ее ко рту съ невнятнымъ бормотаніемъ и дѣлалъ медленный глотокъ. Все это имѣло цѣлью по возможности продолжить наслажденіе напиткомъ, ибо въ чашкѣ оставалось уже очень мало.
Однако, увидѣвъ эти манипуляціи, Эттыгинъ замѣтно струсилъ. «Не надо худое думать! — заискивающе сказалъ онъ шаману. — Лучше выпей!» И онъ налилъ большой чайный стаканъ и поднесъ его Апанаю.
— И боченокъ тоже твой! Онъ поставилъ деревянный бочонокъ около шамана на оленью шкуру, предварительно встряхнувъ его, чтобы доказать, что въ немъ есть еще водка.
Апанай величественно принялъ стаканъ.
— То то! — сказалъ онъ. — Не надо слишкомъ много говорить! Пей да молчи! А съ шаманами не ссорься. — Пойдемъ опять въ твой пологъ! — прибавилъ онъ, мимоходомъ допивая и свою чашку и подхвативъ боченокъ подъ мышку. Мы вернулись въ пологъ Эттыгина, который все таки былъ больше. Попойка дошла до апогея.
Егоръ припалъ ко мнѣ на грудь и совалъ мнѣ въ ротъ свои мокрые усы, вонявшіе сивухой.
— Начальникъ! — говорилъ онъ. — Я знаю, ты хочешь ѣхать далеко. Дай мнѣ четыре рубля, и я призову тебѣ на помощь всѣхъ своихъ духовъ. И того, что клекочетъ, какъ щеглокъ, и того, что каркаетъ, какъ воронъ, и того, что стучитъ, какъ желна, и того, что кичетъ, какъ лебедь!.. Ты вѣдь знаешь!