Поэтому я пересталъ думать о дальнѣйшемъ путешествіи на востокъ, но и возвращаться вспять не особенно торопился. До ярмарки на Островномъ, куда я долженъ былъ пріѣхать для переписи ламутовъ, оставалось еще болѣе мѣсяца, а окружавшіе меня люди и условія жизни были исполнены такого своеобразнаго интереса, какой не всегда можно найти на самыхъ многочисленныхъ стойбищахъ бродячихъ народовъ Колымы.
То были старинныя чукотскія жительства, занятыя ими около двухъ вѣковъ. Населеніе здѣсь было замѣтно гуще, чѣмъ на западѣ у береговъ Колымы, гдѣ чукчи были недавними пришельцами. Жители р. Россомашьей, пріѣзжая въ гости на приколымскія стойбища, съ гордостью разсказывали, что на ихъ родной землѣ «люди многочисленнѣе комаровъ» и «съ одного стойбища можно различить дымъ другого». И дѣйствительно черезъ каждыя пять или десять верстъ можно было увидѣть въ глубинѣ ущелья или на склонѣ сопки не дымъ, а густой бѣлый туманъ, стелющійся надъ чернымъ лѣсомъ, какъ низкое облако, въ знакъ свидѣтельства о многочисленномъ оленьемъ стадѣ, разсыпавшемся внизу по моховищу.
Кромѣ того, въ настоящее время между коренными жителями по обѣ стороны Россомашьей были разсыпаны десятка полтора стойбищъ кавралиновъ. Не обращая особаго вниманія на заразу, которая какъ-то щадила этихъ пришельцевъ, они вели бойкую торговлю съ оленеводами, собирая оленьи шкуры для перепродажи приморскимъ сидячимъ чукчамъ и заморскимъ эскимосамъ и отдавая взамѣнъ тюленьи шкуры, кожи моржей и лахтаковъ, свитки ремней, узкія полоски китовыхъ костей, употребляемыя весной вмѣсто подрѣзовъ на полозьяхъ и т. п. приморскія произведенія. Пришельцевъ съ Чауна было мало, несмотря на близость анюйской ярмарки. Чаунщики предпочли остаться безъ чаю и табаку, чѣмъ подвергнуться опасности.
Кромѣ торговыхъ сношеній, пришельцы съ восточнаго моря были соединены съ коренными жителями множествомъ разнообразныхъ связей; большая часть изъ нихъ имѣла на оленной землѣ друзей и родственниковъ, которые много лѣтъ тому назадъ промѣняли голодную жизнь приморскаго охотника на болѣе обезпеченное существованіе оленнаго пастуха.
Иные изъ этихъ переселенцевъ успѣли расплодить многочисленныя стада и считали своей обязанностью оказывать помощь и поддержку каждому пришельцу изъ далекой родины. Многія жены и хозяйки исконныхъ оленныхъ владѣльцевъ тоже были родомъ изъ приморскихъ поселковъ.
Оленные люди охотно выбирали невѣстъ между кавралинками, ибо онѣ считались бойчѣе и неутомимѣе на всякую работу. Съ другой стороны, не одна молодая дѣвушка изъ уединеннаго стойбища среди анюйскихъ горъ, прельщенная удалью и чудесными разсказами одного изъ вѣчныхъ «бродягъ», покинула свою родную землю, чтобы сдѣлаться полуголодной спутницей «бѣломорскаго истребителя моржей»[110].
Кавралины, имѣвшіе родственниковъ оленеводовъ, обыкновенно приходили прямо къ нимъ на стойбище, все время получали отъ нихъ пищу и, возвращаясь на родину, увозили съ собой щедрые дары въ видѣ запаса шкуръ и живыхъ оленей, которые у восточнаго моря цѣнятся гораздо дороже, чѣмъ въ глубинѣ моховыхъ пастбищъ. Отъ нихъ-же они получали поддержку во время столкновеній съ другими жителями оленной земли.
А такихъ столкновеній было не мало. Обитатели пустыни, привыкшіе вести совершенно разрозненную жизнь, отличаются неуступчивостью нрава; при каждомъ общественномъ собраніи сколько-нибудь разнообразныхъ элементовъ это выражается множествомъ споровъ и ссоръ, которые большею частью тутъ-же забываются, но не рѣдко обостряются, приводятъ къ кровавому столкновенію и потомъ затягиваются на многіе годы, замирая на неопредѣленные промежутки времени, но вспыхивая съ новой силой при каждой случайной встрѣчѣ.
За то приходъ торговыхъ гостей послужилъ естественнымъ поводомъ для цѣлаго ряда общественныхъ увеселеній. Чукчи страстно любятъ всевозможныя состязанія, требующія физической силы и ловкости, и пользуются каждымъ удобнымъ случаемъ для ихъ устройства. Черезъ каждые три или четыре дня на различныхъ стойбищахъ околотка устраивались гонки на оленяхъ съ безконечнымъ разнообразіемъ призовыхъ ставокъ отъ куска облѣзлой волчьей шкуры до дорогого бобра. Эти гонки разнообразились пѣшимъ бѣгомъ, борьбою, прыганьемъ черезъ барьеръ, скачками на лахтакѣ[111] и т. п, и перемежались жертвоприношеніями, куда собирались ближніе и дальніе шаманы, чтобы состязаться во вдохновеніи. Чукчи усиленно веселились и старались запастись весельемъ на цѣлый годъ вплоть до будущей весны.
Я переѣзжалъ со стойбища на стойбище, отдаваясь интересу этой своеобразной жизни. Въ одномъ мѣстѣ наблюдалъ, какъ чукотки длинными ножами разрѣзываютъ трупъ, чтобы, обнаживъ сердце, собственными глазами изслѣдовать причину смерти, въ другомъ слушалъ хитроплетенныя сказанія «временъ сотворенія міра и еще раньше того», а въ третьемъ старался укрѣпить свой слухъ предъ оглушительнымъ трескомъ бубна во время торжественнаго служенія богамъ. Чукчи успѣли привыкнуть къ моимъ разспросамъ и не оказывали мнѣ недовѣрія. Труднѣе всего было прокормить двѣ собачьи упряжки, цѣлую прожорливую стаю изъ двадцати пяти здоровенныхъ псовъ, для пропитанія которой требовалось ежедневное закалываніе двухъ оленей. Мои покупательныя средства состояли изъ нѣсколькихъ десятковъ кирпичей чаю и такого-же количества пачекъ листового табаку, а дорожные запасы ограничивались двумя мѣшками ржаныхъ сухарей и связкой сушеной рыбы. Но въ глазахъ чукчей и эти скромные продукты имѣли несравненную цѣнность и они охотно убивали двухгодовалаго оленя за половину чайнаго кирпича съ придачей двухъ листовъ табаку. Окаменѣлые сухари казались имъ лакомствомъ, въ обмѣнъ за которое они оказывали посильное гостепріимство мнѣ и моимъ тремъ спутникамъ.
110
Чукчи въ древнихъ сказкахъ называются жителями Бѣлаго моря, дѣтьми бѣломорской жены. Приморскіе чукчи, въ частности, называются моржеѣдами, истребителями моржей.
111
Скачки на лахтакѣ состоятъ въ томъ, что нѣсколько человѣкъ берутъ за концы широкую лахтачную или моржовую кожу и подбрасываютъ на ней человѣка, какъ можно выше. Подбрасываемый долженъ, падая на шкуру, становиться на ноги.