— Телячья шкурка — наша жизнь! — продолжалъ Яякъ такъ же сердито. — Онъ бы выросъ, былъ бы большой олень; а теперь отъ него только одна шкурка и остается… А ты даешь по листу.
— Такъ лучше не брать, — невинно возразилъ Кителькутъ. — У меня у самого товару мало. А русскіе на ярмаркѣ дадутъ дороже. Лучше отложить до ярмарки.
— Я знаю, — снова заговорилъ Яякъ съ растущимъ гнѣвомъ. — Тебѣ не нужно выпоротковъ. Ты хочешь лисицъ, бобровъ; а гдѣ я возьму бобровъ? Развѣ я кавралинъ[19]; развѣ ѣзжу за море къ айванамъ (эскимосы)?
— Я торговецъ, — сказалъ Кителькутъ, — самъ не ношу ни лисицъ, ни выпоротковъ. Отдаю чужеплеменникамъ. Что предпочитаютъ русскіе купцы, то предпочитаю и я.
— Торговецъ! — съ негодованіемъ передразнилъ Яякъ. — Только и думаешь, чтобы изъ одной папуши табаку сдѣлать двѣ; не помнишь, что чужое горло тоже жаждетъ горькаго. Мы развѣ не такъ же мучимся, какъ ты, не имѣя питья? Твой отецъ не поступалъ такъ, Кителькутъ…
Въ наружномъ отдѣленіи шатра тоже были люди. Голосъ, отвѣтившій старику, принадлежалъ молодой дѣвушкѣ, сидѣвшей на корточкахъ у правой стороны, гдѣ было меньше дыма. Откликнувшись на зовъ, она, однако, осталась сидѣть на своемъ мѣстѣ и, въ свою очередь, окликнула другую женскую фигуру, сидѣвшую у самаго огнища, а эта немедленно полѣзла въ темный уголъ за порогомъ и принялась выбрасывать оттуда одно за другимъ короткія полѣнья дровъ. Черезъ нѣсколько минутъ огонь вспыхнулъ ярко и освѣтилъ весь шатеръ. Женщина съ дровами подвѣсила надъ очагомъ на деревянныхъ крючьяхъ огромный закопченный чайникъ и такой же огромный котелъ изъ чернаго желѣза и потомъ опять усѣлась у огнища. Лицо ея было ясно видно при свѣтѣ огня. Ей могло быть лѣтъ сорокъ или сорокъ-пять. На лбу вытянулся широкій шрамъ неправильной формы, — очевидно, слѣдъ зажившей язвы. Носъ былъ тоже испорченъ и какъ-то неестественно согнутъ на сторону. Это были послѣдствія ужасной болѣзни, въѣвшейся въ плоть и кровь всѣхъ племенъ полярнаго сѣверо-востока. Вельвуна была родственница Уквуна и выросла въ его жилищѣ. Съ ранней юности она была безотвѣтной рабыней и слугой у этой обнищалой семьи паріевъ и исполняла всѣ прихоти старой Анеки. Выросши, она попробовала искать счастья въ чужихъ шатрахъ, но духи Этэля[20] были къ ней неблагосклонны и изувѣчили ея лицо. Мужчины пренебрегали ею, и она была принуждена вернуться подъ нищій кровъ, дававшій пристанище ея юношескимъ годамъ. Въ настоящее время она считалась второй женой Уквуна, такъ какъ старикъ не погнушался возложить брачное кровопомазаніе[21] на ея нечистое лицо, рискуя оскорбить чистоту своего домашняго огня[22], для того, чтобы получше закрѣпостить себѣ эту безотвѣтную рабочую силу. Руки Вельвуны, на зло силамъ Этэля, сохранили свою прежнюю крѣпость и исполняли теперь всѣ домашнія работы по женскому хозяйству Анеки. Когда женщины передняго шатра, взамѣнъ за участіе въ добычѣ, требовали отъ семьи Уквуна помощи при ея уборкѣ, Анека постоянно посылала свою младшую подругу. Когда Уквунъ лѣнился привезти дровъ на нартѣ, Вельвуна съ топоромъ въ рукахъ и ремнемъ подъ мышкой отправлялась по берегу собирать хворостъ и возвращалась, сгибаясь подъ тяжестью вязанки. Приготовленіе пищи и запасовъ, выдѣлываніе кожъ и шитье одежды, — все лежало на ней. И теперь Анека сидѣла, сложа руки въ пологу, вмѣстѣ съ почетными людьми, а Вельвуна возилась въ наружномъ отдѣленіи у дымнаго огнища, съ чайниками и котлами.
Огонь освѣтилъ также и дѣвушку, сидѣвшую справа. Около нея на обрывкѣ шкуры полулежалъ молодой парень, опираясь на локоть. Они очень близко придвинулись другъ къ другу и, повидимому, вели весьма серьезный и оживленный разговоръ, который на минуту прервался отъ Кителькутова окрика, но тотчасъ же возобновился снова. Буря на дворѣ такъ шумѣла, и крыша шатра такъ гудѣла и вздрагивала, что имъ приходилось каждый разъ сдвигать свои лица до прикосновенія, чтобы разслышать сказанныя слова.
— Такъ ты говоришь: пестрые пыжики? — сказала дѣвушка, вопросительно взглядывая въ лицо своему собесѣднику.
— Всѣ пестрые до одного, — подтвердилъ онъ, энергично мотнувъ головой. — Мои сестры иныхъ не носятъ. И каждую осень шьютъ по двѣ новыхъ одежды.
— По двѣ! — протянула дѣвушка недовѣрчиво.
— Право, по двѣ! — сказалъ парень. — Одну для дома, а другую для ѣзды въ гости, — одна другой красивѣе. Спина черная; опушка на груди изъ тройного мѣха — все разнаго цвѣта; штаны съ пестринкой; спереди пестринка и сзади пестринка, у самаго колѣнка, какъ у осенней куропатки.
19
21
Обрядъ чукотскаго брака состоитъ въ совмѣстномъ помазанія жениха и невѣсты кровью только-что убитой жертвы.