Этынькэу, какъ сказано, былъ хозяиномъ и устроителемъ бѣга и рѣчь его представляла забвеніе исконнаго обычая, запрещающаго устроителю самому взять свой призъ.
— Не знаю! — медленно протянулъ пожилой человѣкъ съ насмѣшливыми глазами и большимъ лысымъ лбомъ, высовывавшимися изъ-подъ мѣховой шапки, сдвинутой на затылокъ. — Хозяева бѣговъ не берутъ ставки. У насъ… на Чаунѣ… А, здѣсь, можетъ, иначе…
То былъ Рольтыиргинъ, самый старый изъ чаунскихъ гостей, слывшій за ревностнаго хранителя старинныхъ обычаевъ и установленій.
— Зачѣмъ говорить пустое? — сказалъ Акомлюка, спѣша загладить неловкія слова своего дяди. — Какъ знать, кто возьмите? У кого еще олени быстрѣе… Вонъ мой правый олень тяжелъ, никогда мнѣ не пріѣхать первому.
— Развѣ Толинъ возьметъ! — прибавилъ онъ послѣ краткой паузы, указывая на высокаго дюжаго молодца съ безобразнымъ лицомъ, маленькими глазками и длинными бисерными серьгами, свѣшивавшимися до плечъ.
Толинъ считался лучшимъ ѣздокомъ по всѣмъ Анюйскимъ стойбищамъ. Онъ обиталъ далеко на западѣ, вблизи отъ русскихъ селеній и пріѣхалъ на Россомашью столько же для участія въ весеннихъ бѣгахъ, сколько для обычнаго торга съ кавралинами.
— Не я возьму! — счелъ нужнымъ возразить онъ. — Мои олени устали. Развѣ Коколи-Ятиргинъ.
Маленькій черный человѣкъ, сидѣвшій на корточкахъ съ глазами, опущенными къ землѣ, сердито тряхнулъ головой и пробормоталъ что-то не весьма любезное по адресу Толина. Коколи-Ятиргинъ считался лучшимъ ѣздокомъ на р. Россомашьей, но Толинъ совершенно затмилъ его. Уже на третьемъ бѣгу Коколи остался сзади на довольно значительное разстояніе и слова Толина очень походили на насмѣшку.
— А ты, иди, куда идешь! — обратился ко мнѣ красноглазый старичокъ, — я вѣдь знаю. Тебѣ Тылювію нужно.
— Коккой![120] — со страхомъ произнесъ Этынькэу. — У тебя, Амрилькутъ, видно сердце не боязливое!
Дѣйствительно на нижнемъ концѣ стойбища находилась личность, возбуждавшая во мнѣ самое живое любопытство, соразмѣрное только тому почтительному страху, съ которымъ относились къ ней окружавшіе чукчи. То былъ, или, если хотите, была — Тылювія, ирка-ляуль, т. е. мужчина, принявшій на себя роль женщины и исполнявшій ее вполнѣ добросовѣстно до самыхъ послѣднихъ подробностей жизни. Такія превращенія встрѣчаются иногда среди чукчей въ связи съ особенностями шаманскихъ вѣрованій. Мужчина, которому духи велѣли сдѣлаться женщиной, совершенно отрекается отъ мужской природы, надѣваетъ на себя женское платье, усваиваетъ женское произношеніе[121] и всѣ женскія работы, наконецъ, выходитъ замужъ и исполняетъ всѣ обязанности жены, конечно, modo Socratis. Превращенныя жены относятся очень ревниво къ своимъ мужьямъ и не позволяетъ имъ ни малѣйшей невѣрности, хотя нѣкоторыя изъ нихъ въ свою очередь не прочь тайно воспользоваться любовью другихъ женщинъ. Кромѣ мужа плотскаго онѣ обыкновенно имѣютъ succub’a, мужа изъ области духовъ, который одарилъ ихъ шаманскимъ могуществомъ высшаго разряда. Чукчи считаютъ ихъ самыми сильными изъ всѣхъ — «духовдохновенныхъ» и относятся къ нимъ съ весьма большимъ страхомъ.
Тылювія была родомъ изъ Энурмина, приморскаго поселка на Чукотскомъ Носу и пришла вслѣдъ за другими кавралинами, чтобы выколачивать шатеръ[122] своего мужа Ятиргина, который привезъ на продажу оленнымъ жителямъ два десятка свитковъ моржового ремня и нѣсколько лахтачныхъ шкуръ. Оригинальная супружеская чета прибыла на стойбище Акомлюки нѣсколько часовъ тому назадъ и тоже привезла съ собой жилище и домашнія принадлежности. Тылювія не успѣла еще окончить установку шатра и возилась около своихъ саней рядомъ въ другими сосѣдками.
Оставивъ чукчей препираться о вѣроятномъ исходѣ завтрашняго бѣга, я отправился на нижній конецъ стойбища, и обмѣнившись съ работавшими женщинами нѣсколькими незначительными словами, замѣняющими привѣтствіе, усѣлся на пнѣ и принялся глядѣть во всѣ глаза.
Положимъ, я чувствовалъ нѣкоторую неловкость. Точно такими же глазами разсматривали чукчи мою собственную особу на каждомъ стойбищѣ, куда я пріѣзжалъ въ первый разъ. Но я добросовѣстно старался преодолѣть это чувство и прилежно наблюдалъ за дѣйствіями Тылювіи. Мнѣ приходилось уже разъ или два видѣть такихъ превращенныхъ мужчинъ, но впервые я могъ наблюдать ирка-ляуля въ его домашней обстановкѣ.
Тылювія была высокаго роста, — по крайней мѣрѣ 8-ми вершковъ, съ такими широкими плечами, которыя сдѣлали бы честь любому гренадеру. Ея огромныя руки съ узловатыми пальцами, которыми она перебирала тонкія завязки полога, скорѣе годились бы для топора или копья. Осанка и походка ея были совершенно мужскія. Подъ широкими женскими одеждами можно было угадать худощавое мускулистое тѣло съ длинными ногами и узкимъ тазомъ. Изъ подъ вырѣза корсажа виднѣлась обнаженная шея и часть груди, плоской и костлявой, съ рѣзко обозначенными ямками и выступами ключицъ и безъ всякихъ признаковъ женственности. Но всего необыкновеннѣе было лицо Тылювіи. Оно было круглое, широкое, съ большимъ носомъ, низкимъ и прямымъ лбомъ и рѣзкими складками около угловъ рта. Несмотря на довольно замѣтный пушокъ, пробивавшійся на верхней губѣ, нельзя было сказать, что это мужское лицо. Что-то странное, не вполнѣ уловимое, но, тѣмъ не менѣе, ясно замѣтное, пробивалось сквозь суровость этихъ мужественныхъ линій и придавало имъ совсѣмъ особое выраженіе. Это дѣйствительно было лицо преображеннаго существа, внезапно измѣнившаго самую суть своей природы. Впечатлѣніе усиливалось цѣлымъ лѣсомъ растрепанныхъ черныхъ волосъ, небрежно свитыхъ въ двѣ толстыя косы, и неподвижнымъ взглядомъ глубокихъ черныхъ глазъ, устремленныхъ куда-то внутрь и застывшихъ въ этомъ созерцаніи. Лицо Тылювіи походило на трагическую маску. Это была голова Горгоны, снятая со щита Паллады и снова посаженная на живое человѣческое тѣло. Въ общемъ, вся фигура Тылювіи казалась существомъ совсѣмъ иной породы, женщиной изъ народа великановъ, послѣдней представительницей загадочной расы Лельгиленовъ, о которой разсказываютъ нѣкоторыя чукотскія легенды.
122
Одной изъ главныхъ обязанностей чукотской хозяйки является выколачиваніе шатра и полога.