Тылювія усердно хлопотала вокругъ своего ночевища, выколачивая шкуры, выгребая снѣгъ, натягивая полы шатра при помощи длинныхъ веревокъ, привязанныхъ къ кладовымъ нартамъ, разставленнымъ вокругъ. Женское дѣло спорилось у ней въ рукахъ. Ея верхняя кухлянка, небрежно брошенная у входа, была украшена вышивками и запутанной бахромой изъ тонкихъ полосокъ разноцвѣтнаго мѣха, какъ бываетъ только у щеголихъ. По временамъ она останавливалась и хваталась руками за грудь, заливаясь удушливымъ кашлемъ. Злой духъ кашляющей болѣзни, очевидно, не устрашился ея сверхъ-естественнаго могущества и по дорогѣ на Чаунъ мимоходомъ заглянулъ въ ея жилище. Разъ или два ея неподвижный взоръ обращался въ мою сторону съ какимъ-то особеннымъ, не то сердитымъ, не то смущеннымъ выраженіемъ.
Молодой чукча, довольно тщедушнаго вида, съ ординарнымъ лицомъ, одѣтый въ короткую пеструю кукашку, со свиткомъ аркана, наброшеннымъ на шею, подошелъ къ огнищу. То былъ Ятиргинъ, супругъ Тылювіи.
— А что котелъ? — спросилъ онъ беззаботнымъ тономъ. — Вечеръ близко!
Тылювія молча кивнула своей растрепанной головой, указывая глазами на котелъ, навѣшенный надъ огнемъ и кипѣвшій ключемъ. Ятиргинъ подошелъ къ шатру и, усѣвшись на снѣгу, снялъ рукавицы и принялся перелаживать расхлябавшіеся копылья одной изъ нартъ, туго стягивая ихъ тонкими ремешками. Тылювія схватила въ охапку всю груду шкуръ, лежавшихъ на снѣгу, и отнесла ихъ къ пологу. Умостивъ ихъ въ пологѣ, она заглянула въ котелъ, поправила огонь и, къ немалому моему удивленію, подошла къ сосѣдкѣ, хлопотавшей около другого шатра, оперлась брюхомъ на одинъ изъ основныхъ столбовъ и завязала болтовню точно такъ, какъ это дѣлаютъ всѣ молодыя и старыя чукчанки, управившись съ предварительными вечерними занятіями и ожидая той минуты, когда мужчины, наконецъ, рѣшатся войти въ пологъ. Сосѣдка — маленькая, тощая, съ корявымъ, но веселымъ лицомъ, и юркими движеніями, рядомъ съ колоссальной Тылювіей напоминавшая шавку предъ овчаркой, тѣмъ не менѣе разговаривала съ ней такъ непринужденно, какъ будто бы стоявшее предъ ней существо не представляло ровно ничего удивительнаго. Маленькій ребенокъ, походившій скорѣе на мѣшокъ, набитый оленьей шерстью, съ четырьмя короткими отростками вмѣсто рукъ и ногъ, закопошился въ глубинѣ шатра. Тылювія живо отдѣлилась отъ своего столба и подхватила ребенка, осыпая его поцѣлуями.
— Твой, Каляи? — спросила она съ завистливой нотой въ голосѣ.
— Нѣтъ! — сказала Каляи, и ея веселое лицо на мгновеніе затуманилось.
— Мужъ не хочетъ меня, онъ любитъ только Карыну! — прибавила она просто.
Ятиргинъ кончилъ работу и поднялся на ноги, отряхивая отъ снѣга свои рукавицы. Тылювія, замѣтивъ это, тотчасъ же вернулась къ своему шатру и опять стала хлопотать вокругъ костра. Я рѣшилъ, наконецъ, возвратиться къ шатру Акомлюки, дававшему мнѣ ночлегъ. Онъ уже былъ приготовленъ для входа мужчинъ. Толстая Виськатъ, сестра Акомлюки, распластавшись по землѣ, уже собиралась вползти въ пологъ съ лампою въ рукахъ. Другія женщины снимали съ крючьевъ огромные чайники и переворачивали горячее мясо въ котлахъ, для того, чтобы оно лучше варилось, хватая куски голыми руками и немилосердно обжигаясь. Во всѣхъ концахъ стойбища слышался частей и глухой стукъ. То мужчины выколачивали свои плечи и ноги роговыми колотушками, приготовляясь войти въ домашнее святилище. Въ пологъ нельзя внести на одеждѣ ни одной порошинки снѣга, ибо она превратится въ сырость, а чукотскій обиходъ не изобрѣлъ еще никакихъ средствъ для сушенія отсырѣвшей одежды. Волей-неволей и мнѣ приходилось послѣдовать примѣру другихъ и полѣзать въ пологъ.