— Тутай, ты меня знаешь… То, что сейчас с тобой происходит, это умственная болезнь от бражки. Бражка помутила твои мозги.
Тутай зловеще засмеялся.
— Вот ты мутишь мои мозги… Отойди, а то выстрелю…
Кусты зашевелились. Антонина не смогла двинуться с места. Она ждала, что вот раздастся выстрел, и она рухнет, окровавленная, на белый ягель. Но и бежать хуже — Тутай мог выстрелить вслед.
— Хочешь, я спою тебе песню? — Это решение пришло неожиданно, и Антонина завела старинную эскимосскую песню о чайке, застигнутой бурей в открытом море.
Мелодия была старинная, но поэт Юрий Анок незадолго до смерти написал к ней новые слова:
Антонина долго тянула последнюю ноту и внимательно присматривалась к кустам. Это была невысокая поросль речной полярной ивы, которая обычно встречается по берегам тундровых рек. Ветви ее густо переплетаются между собой, образуя потаенное убежище для бурых медведей, которые рыбачат во время нереста.
Тамирак оглянулась и увидела прячущегося за наваленными на нарту шкурами своего спутника доктора Акулова. Летчики закончили чаепитие и о чем-то оживленно переговаривались. Однако оленеводов не было, видно, попрятались в ярангах.
Даже жена Тутая и ребятишки, и собаки притихли в тревожном ожидании.
— Понравилась тебе моя песня? — спросила Антонина.
В ответ она услышала приглушенное рыдание.
Она сделала несколько шагов.
— Не подходи! — услышала она предостерегающий голос. — Застрелю!
— Я знаю, как тебе плохо, Тутай, — принялась увещевать Антонина. — Те голоса и видения, которые тебя преследуют — это все тебе кажется. Ты одурманен бражкой.
— Так я два дня не брал в рот ни капли!
— Но зараза-то осталась… Она тебя и одурманила. Иди ко мне, и пойдем в ярангу.
— Нет, не пойду! — твердо ответил Тутай. — Я останусь здесь, пока американцы обратно не улетят.
— Да какие это американцы! Это наши вертолетчики. Гриша Максимов, Степан Мошкин…
— Они притворяются нашими! Я знаю! Они все могут! Я видел в кино.
Командир вертолета подозвал Антонину и деловито сообщил, что время аренды машины заканчивается, надо возвращаться. Доктор переминался с ноги на ногу.
— Акулов, вы — главный здесь. А я всего-навсего санитарка.
— А что я могу? — беспомощно пожал плечами доктор.
— Сколько вам еще потребуется времени, чтобы уговорить больного? — спросил летчик.
Антонина задумалась.
— Много, — ответила она. — Человек не в себе.
— Мы не можем брать на борт душевнобольного без соответствующего сопровождения.
— Да он не душевнобольной. — возразила Антонина. — У него белая горячка.
— Какая разница!
— Разница есть: он проспится, и все у него пройдет.
— В общем так! — сказал летчик. — Мы улетаем. Сожалеем, но таковы инструкции, а платное время мы уже и так просрочили.
— Я тоже полечу! — вскочил Акулов. — Я не психиатр. Я — хирург.
— Ну и черт с тобой! — выругалась Антонина и пошла обратно к кустам.
— Я здесь, — сказала она таящемуся в кустах Тутаю. — Вертолет улетает… Так что в стойбище не будет ни одного тангитана.
— Спой мне еще…
Антонина запела, и тут прямо над ее головой с громом пронесся вертолет. Тутай выскочил из кустов и выстрелил из двух стволов, но, к счастью, не повредил машину. Чтобы перезарядить дробовик, нужно время. Тамирак бросилась вперед и после непродолжительной борьбы отобрала ружье.
Собрав все свои силы, она столкнула оленевода прямо в бурлящий на камнях ледяной поток. Она знала, что утонуть он не утонет, но холодная вода освежит его и снаружи и изнутри. Тутай заорал, барахтаясь, выполз на берег и уставился на Антонину.
— Что ты со мной делаешь? — запричитал он плачущим голосом. — Совсем жалости у тебя нет.
— Пойдем в ярангу!
Тутай покорно, как побитая собачонка, побрел следом.
Возле яранги, у зимней нарты с оленьими шкурами нашлась оставленная доктором Акуловым медицинская сумка. Тамирак нашла в ней шприцы, успокоительные лекарства, снотворное.
Тутай осторожно и опасливо вошел в чоттагин и сразу же направился к тлеющему костру, над которым висел законченный котел с вареным оленьим мясом. Он жадно припал к краю и долго пил, постанывая, ненадолго отрываясь, и снова пил и пил питательный бульон. Иногда он прислушивался, водил широко раскрытыми глазами по внутренней стороне шатра кочевой яранги, резко оглядывался, словно пытался кого-то застать врасплох.