По этой причине, при всем неуважении и презрении к Антонине, Шлаков вынужден был сдерживать себя, чтобы не потерять такого редкого и ценного работника.
Когда из Америки пришло официальное приглашение Антонине Тамирак, она ужаснулась, узнав, какие бумаги придется ей собрать, чтобы местные власти дали разрешение на поездку.
Прежде всего, надо было пройти медицинское обследование. Многих специалистов просто не оказалось в районной больнице залива Кытрын, и Антонине пришлось несколько недель ждать оказии, чтобы съездить в бухту Гуврэль, где все еще работал военный госпиталь.
Там же прошла психиатрическое обследование. Военный психиатр очень внимательно осмотрел ее, провел через какие-то непонятные тесты и спросил напрямик:
— Пьешь?
— Как все.
— Что значит, как все? Уходишь в запой? Сколько дней это продолжается?
— Пока не кончится водка.
— Нет, ты мне отвечай точно: неделя, две, три?
— Самое большое — неделя…
Свое заключение военный психиатр заклеил в большой конверт из коричневой бумаги и, вручая его, строго сказал:
— Ни в коем случае не вскрывать!
Но все эти медицинские осмотры были только началом. Предстояло еще получить заграничный паспорт. Антонина несколько дней заполняла анкеты, потом бегала к Василию Доджиеву фотографироваться. Выяснилось, что Антонина вообще незаконно живет в заливе Кытрын, так как у нее не было соответствующей прописки.
В один из дней она добилась приема и администрации района. За столом вальяжно расположился бывший главный ассенизатор района Франтов. Теперь в его лице сосредоточилась вся власть, которая раньше делилась между районным комитетом коммунистической партии и исполнительным комитетом Советов депутатов грудящихся. Антонина и раньше не особо разбиралась в двух главных ветвях Советской власти, но тут она была в полной растерянности. И вдруг она вспомнила:
— Я же была в Америке!
— Когда? — удивился Франтов.
— С ансамблем, — напомнила Тамирак.
— Ах, это! — слабо махнул рукой Франтов. — То была групповая поездка. И документы оформлялись списком. А ты едешь индивидуально, по частному приглашению. Поэтому такая процедура. — Франтов посмотрел на часы. — И вообще, я спешу, у моей дочери сегодня день рождения…
— Поздравляю, — машинально произнесла Антонина и вышла из кабинета.
Зима уже пришла в залив Кытрын. Море еще оставалось свободным ото льда, но галька была мерзлой и скользкой. Угля завезли мало, и зима грозила быть холодной, особенно для тех, кто отапливался от центральной котельной. Танкер вообще не пришел. Электричество давали только с наступлением темноты. Пользовались керосиновыми лампами, свечами. Многие вспомнили жирники и мастерили их из жестяных банок. Огромное здание Дома культуры, частично облицованное местным мрамором, погруженное во тьму, напоминало прибрежную скалу.
В местном магазинчике из продуктов оказался только свежеиспеченный хлеб и маргарин «Рама», который настойчиво рекламировали по телевидению вместе с памперсами, прокладками и средствами от перхоти. Полки были пусты. Большой универмаг, расположенный на площади, вообще закрыли за отсутствием товара. Уличное освещение давно выключили, и в тусклом лунном свете тонули дома с редкими освещенными окнами.
Многие деревянные двухэтажные дома стояли с заколоченными окнами, рядом валялись оборванные провода, лежал мусор, и уже сверкали льдом канализационные лужи.
Все это навевало такую тоску, что хотелось завыть волком, напиться и впасть в сладкое забытье.
В своей каморке Антонина зажгла изготовленный умелыми руками Василия Доджиева жирник и уселась на кровать. Она впервые столкнулась с невидимой силой бюрократии, бумажной стены, оказавшейся куда прочнее скалистых утесов, и для ее штурма требовались большие силы. Каждый чиновник ссылался на соответствующую бумагу, инструкцию, при этом он нередко выражал сочувствие и даже участие. Но от всего этого несло такой фальшью, что Антонина едва сдерживала приступы тошноты.
Только слепой и наивный мог не почувствовать сильной руки так называемых органов. Антонине все же доставили письмо от Роберта Карпентера, в котором не было ничего особенного, кроме сожаления о несостоявшейся встрече, надежды на будущие встречи, пожеланий здоровья и только в конце было: «Не забывай меня».
Антонина часто доставала уже изрядно помятый листок и перечитывала старательно выведенные русские слова. И, хотя в письме не было ни одной грамматической ошибки, улавливался какой-то акцент, что-то такое неосязаемое, свидетельствующее о том, что письмо написано человеком, для которого этот язык не родной.