— Даже я уже шесть месяцев не получаю зарплаты, — посетовала она.
— По вашему виду этого не скажешь, — не сдержался Базаров.
В Кытрыне посадочная полоса была перечерчена змеившейся поземкой. Встречающие кутались в теплые шарфы, кроме Меленского, одетого по сезону в хорошую меховую кухлянку и плотную матерчатую камлейку.
Франтов приплясывал на морозе в модных ботинках, хотя и на меху, но легко пробиваемых морозным, режущим, словно острый нож, ветром.
И вдруг Базарову подумалось: почему это в центре национального района все начальство состоит только из приезжих, ни одного отличного от белых лица, представляющего местное население? При Советской власти еще как-то старались привлекать в управленческие структуры эскимосов и чукчей. Иные из них быстро спивались, а те, кто удерживался, превращались в таких закоренелых бюрократов, что теряли всякое уважение своих соплеменников.
В повседневной жизни выдвиженцы старались всячески подражать русским, демонстративно отказывались от своей национальной одежды, языка, еды. Свои собственные песни и танцы они «любили» только в большие праздники, когда надо было демонстрировать национальное по форме, социалистическое по сути искусство. Они производили странное впечатление своей неестественностью, никчемностью и пустотой. На фоне этих национальных кадров Меленский резко выделялся. По правде сказать, он выделялся и из среды приезжих назначенцев.
А тем более, когда он неожиданно стал распорядителем американской гуманитарной помощи. Даже Франтов, который еще вчера с трудом скрывал свою неприязнь к этому то ли чукче, то ли поляку, заискивал перед ним и пропустил его вперед, приветствовать начальство.
Ужинали в кафе, принадлежащем Талигуру.
Разговор шел в основном о гуманитарной помощи и слухах о продаже Чукотки.
— Ко мне приходят люди с заявлениями, — со смехом рассказывал Меленский. — Так прямо и говорят: хотим быть подданными Соединенных Штатов Америки.
— Недостаток патриотизма, — уточнил Талигур.
— Но есть немало и тех, кто не хотят становиться американцами, — заметил Меленский. — Просят помочь уехать, пока есть такая возможность. Интересуются, позволят ли новые хозяева Чукотки покинуть Север или же вынудят принять американское гражданство.
— А что местное население? — спросил Базаров.
— Местному населению, по большому счету, все до лампочки, — усмехнулся Меленский. — Они рассуждают так: нас отсюда никуда не выселят. А какие власти будут над нами — все равно. Вот была Советская власть, та хоть проявляла заботу о нас. Новые же демократы разрушили все — даже детские сады и столовые закрыли в селах. За все — плати. Лечиться — плати, учиться — плати, цены так подняли, что большинство сельских жителей даже от телефонов отказались.
— Лучше на эти деньги бутылку купят, — заметил Талигур.
— Да. — подтвердил Меленский, — лучше бутылку купят. — Местное население нынешнюю власть не любит. Они наконец увидели, как живут их земляки по Арктике, и поняли, что все разговоры о бедственном положении эскимосов по ту сторону Берингова пролива — сказки советских пропагандистов. Поэтому для них главное — это, чтобы им дали возможность жить нормальной человеческой жизнью. А как называется власть — советская, демократическая, американская — им в общем-то все равно. Тем более, согласно новой Конституции, местному населению в верхние эшелоны властных структур попасть почти невозможно. У них нет материальных ресурсов для организации предвыборной борьбы, они составляют явное меньшинство в округе. Только на уровне сельской администрации они могут на что-то рассчитывать.
— Мрачную картину рисуешь, Михаил, — заметил Франтов.
— Я не картину рисую, а говорю правду, — резко ответил Меленский. — Если есть возражения — возражай по существу.
— Меленский прав, — подвел конец разговору Базаров.
Еще ранее был уговорено, что состоится поездка на Горячие Ключи.
Когда-то люрэнские Горячие Ключи представляли собой настоящий оазис в тундре — не только обилием горячей воды, бассейном, но и теплицей и птицефермой. В небольшой гостинице с относительным комфортом можно было переночевать.