Поражало обилие импортного продовольствия. Чего тут только не было! Разнообразные крупы, с десяток сортов маргарина и сливочного масла, колбасы, мягкие вареные и твердокопченые, молочные продукты, хлеб разных сортов, печенья, конфеты, замороженные куры, мясо, в том числе и оленье, само собой рыба, причем дешевле всего был въэнский лосось, только что выловленный в лимане. А выпивка! С десяток сортов водки, вина в завлекательных, фигурных бутылках и пиво! В жестяных банках, в бутылках, в каких-то снарядоподобных сосудах и даже в пятилитровых бочонках. Прохладительные напитки — «кока-кола», «пепси»…
Да, въэнцы жили неплохо.
Среди всего этого товарного изобилия бросались в глаза неухоженные дома, потухшие окна в покинутых квартирах, пустой Белый дом, безлюдная гостиница «Чукотка», недостроенное банковское здание и не работающий единственный светофор, которым так гордились жители окружного центра.
На первых этажах некоторых жилых домов открылись небольшие кафе и ресторанчики. Как раз напротив гостиницы, где поместились Пестеров и Канишеро, завлекало кафе под уютным названием «Теремок». Пестеров несколько раз порывался зайти туда, но их всегда ждали в особом закутке старого ресторана «Лиман», где повара старались готовить для гостей особые блюда. Пестеров как-то заглянул в меню и поразился расценкам, которые выражались в «у.е.». Эта аббревиатура расшифровывалась как «условные единицы». Одна такая «условная единица» равнялась одному американскому доллару.
— Мы с иностранцев берем дороже, чем с наших граждан, — призналась директриса ресторана, которая начинала карьеру простой официанткой в бытность Пестерова помощником первого секретаря окружкома КПСС.
Была она тогда девушкой миловидной и доброй, и Парусов часто брал ее в поездки, особенно неофициальные, когда требовалось ублажить дорогих гостей из области или из Москвы.
Время поработало над обликом Марии Федоровны, тогда Машеньки. Когда-то роскошные волосы, которые и ему, Пестерову, доводилось ласково перебирать, превратились в какой-то пук, похожий на тонкие провода, лицо покрылось морщинами, особенно у глаз. Она рассказала Пестерову, что уезжала в Тулу, где построила кооперативную квартиру, но больше полутора лет не выдержала и вернулась обратно в Въэн. Многие пенсионеры, которые мечтали в течение долгих лет о жизни в родных, теплых краях и всячески проклинали холодную суровую землю, получив пенсию и вожделенную квартиру на материке, после двух-трех лет снова возвращались на Чукотку, где прошла их молодость и лучшие годы.
Вылет в Чукотский район предполагался только через день, и Пестеров, чтобы чем-то занять свою спутницу, сводил ее на рыбалку, к Чайвургину, в окружной краеведческий музей.
В центре города, на рыночной площади, которая неофициально называлась «Полем чудес», Пестеров увидел Катю Наут, первую солистку чукотско-эскимосского ансамбля «Эргырон». Она торговала свежезасоленной икрой и смутилась, когда Пестеров подошел к ней и поздоровался.
— Ой, да неужели это ты! — удивилась Катя. — Ты прямо джентльмен какой-то… А это твоя жена?
— Это моя коллега, — сообщил Пестеров.
От тоненькой фигурки артистки, конечно, мало что осталось. Но Катя еще была очень даже привлекательна, под утепленной курткой, под облегающими брюками угадывалось еще плотное тело. Катя какое-то время жила с Пестеровым, потом забеременела на гастролях неизвестно от кого и родила дочку.
— Она иностранка? — спросила Катя.
— Ее зовут Сьюзен Канишеро. Она из Америки, точнее с Аляски…
— Нынче много стало приезжать к нам иностранцев. — заметила Катя. — Особенно с Аляски. А ты выглядишь неплохо.
— Стараюсь. При такой деятельности надо выглядеть соответственно.
— Тут ходили слухи…
Катя запнулась.
— Говори, говори, не стесняйся.
— Что ты спился…
— О нашем брате-чукче часто можно услышать и не такое.
Тут Сьюзен вдруг спросила:
— Вы можете мне продать банку икры?
— Так вы говорите по-русски? — смутилась Катя. — Вы извините меня… А икру берите бесплатно, как подарок.
Все попытки заплатить оказались тщетными.
В душе у Пестерова всколыхнулись, казалось бы, давно уснувшие чувства, и он неожиданно сказал Кате: