Порой сознание совершенно выключалось. Вдруг куда-то исчезла Катя, поменялись застольные собутыльники. Громкая музыка вбивалась в мозг, словно утрамбовывая его.
Минут десять, а то и больше Пестеров не мог понять, где находится. Вокруг стояла тишина, колыхалась трава, какое-то маленькое насекомое ползло по зеленому стеблю. Кругом было светло — летом в Въэне ночи короткие и светлые. Лицо саднило. Медленно ощупав его, Пестеров едва не вскрикнул от боли: весь левый глаз заплыл, и он видел только одним правым. Он попытался разлепить веки, но только и смог убедиться, что глаз цел.
Приподнявшись на локте, Пестеров обнаружил, что лежит посреди большой клумбы тундровой осоки, которой в годы его молодости озеленяли город, чтобы как-то оживить бетонное однообразие. Эту траву порекомендовал ученый-ботаник Тихомиров, она оказалась и впрямь неприхотливой и вырастала в клумбах достаточно высокой, выше пояса.
Пестеров попытался вспомнить, что произошло в «Теремке», но в голове был полный провал, черная дыра. Последнее, что тусклой вспышкой озарило мозг, — чье-то огромное, мерзкое слюнявое лицо, склонившееся над ним.
Клумба располагалась прямо напротив гостиницы «Интурист». Подавив стон, Пестеров поднялся на ноги и побрел к высокому входу. Цепляясь за покрытые утренней сыростью металлические поручни, вскарабкался на крыльцо, потянул дверь. Она была заперта. Найдя кнопку. Пестеров позвонил.
Ночная дежурная отшатнулась, но узнала его:
— Боже! Кто это вас так?
— И у чукчей есть враги! — пробормотал Пестеров и, ввалившись в номер, рухнул на кровать.
Пестеров молча сидел рядом с Сьюзен в кресле самолета. Она ни единым словом не упрекнула его за происшествие. Мало того, она обработала его рану на лице, припудрила каким-то лекарством и достала большие солнцезащитные очки, полностью скрывшие огромный синяк.
Пестеров был безмерно благодарен ей, но не знал, какими словами, какими действиями выразить эту благодарность. Больше всего угнетало невыносимое чувство вины и желание укрыться, уйти в полное одиночество.
И эта ненавязчивая забота, молчаливое сочувствие, желание облегчить душевную боль… Откуда это у нее, у внучки, как описывали советские писатели, «хищной акулы-капиталиста», такое доброе сердце?
Пестеров готов был заплакать. Чтобы скрыть свое настроение, он, не отрываясь, смотрел на проплывающие мод крылом самолета отроги Золотого хребта, водную ширь залива Креста, косу Мээчкын и круто ниспадающие в океан отроги Гуврэльских гор.
Глава двенадцатая
Они сидели в том же любимом ресторане «Горфункель энд Сиипортс» под крышей одного из самых высоких зданий Анкориджа.
Сьюзен Канишеро поведала брату о своих делах и в заключение сказала:
— Знаешь, чем ближе я к разгадке сокровища моего деда, тем большее сомнение охватывает меня. Что я буду делать с ним?
— А ты уверена, что золото почти в твоих руках?
— Ну, не на все сто процентов, — неуверенно произнесла Сьюзен, — но думаю, что дедушкино сокровище уже рядом.
— Ну, хорошо, разберешь фундамент старой пекарни. Ты что, каждый валун будешь разбивать и смотреть — не золотой ли он? — Роберт даже и не пытался скрыть скептической усмешки.
— Ну, зачем так примитивно? — обиженно протянула сестра. — Ведь даже самый плотный камень по сравнению с золотом имеет гораздо меньший удельный вес. Я над этим много думала, и действительно, поначалу меня мучила мысль: как я буду исследовать каждый валун? Ну, а потом вспомнила давние школьные уроки и поняла, что разницу между золотым валуном и обыкновенным можно определить буквально на глаз — разность в весе будет заметна даже без применения специальных приборов… Чарльз Джонсон будет у меня главным руководителем работ. Оборудование уже ждет погрузки в Сиэтле. Специалисты посоветовали мне такое, которое может работать и на жидком топливе, и на электричестве, и даже на каменном угле. Так что улакцы будут всегда обеспечены свежим хлебом.
— Была бы мука, — заметил Роберт.
После смерти Антонины он чаше всего пребывал в грустном настроении. Роберт спасался от воспоминаний о ней, загружая себя работой. Кроме своей основной деятельности, он занялся историческими изысканиями. Долгие часы просиживал в архиве университетской библиотеки в Фэрбенксе, изучая документы, старые газетные статьи о Чукотке. Больше всего он любил разглядывать старые фотографии, чуть пожелтевшие, но удивительно четкие. На них запечатлелась давно ушедшая жизнь на Чукотском полуострове, в старых селениях по побережью Ледовитого океана от устья Колымы до Камчатки. В фонде братьев Ломенов, предпринимателей начала века, попытавшихся основать пастушеское оленеводство на Аляске, оказались бесценные материалы о жизни аборигенов Берингова пролива. Кроме фотографий сохранились даже восковые валики с записями сказаний и легенд на чукотском и эскимосском языках, песни, сопровождаемые ритмичными ударами бубнов.