Пётр Еремеев
Чулымские повести
ТРИ БЕДЫ
Всякая правда помянется.
Крестьянская память на всё долга.
По-своему мудрый Яков Иванович Владимиров, любивший раскованное, а почасту и острое словцо, в самом начале мая победного сорок пятого принялся говорить неожиданное для меня. Мы шли с ним подсохшей дорогой — местами Обь уже поднялась вровень с высоким яром и с оплывающих краев льдин, вытолкнутых на бровку берега, падала на землю искристая на солнце капель. Кой-где на пригреве поднимался заметный парок с легким запахом весенней прели.
Солнце, знать, расслабило Якова Ивановича, мужик теплел голосом и уже знакомо, с тихой грустью помечтал, что вот кабы в отцовском-то краю он бы уже о севе думал. Потом разом мой попутчик перевел разговор на другое:
— Вот, парнишечка, кончается и третья наша беда…
Я не тотчас понял своего соседа по барачному жилью — загляделся на широченную реку, дышащую студенью ледохода, на рыжее луговое раздолье за поселком сплавщиков, на темные таловые леса за белыми еще панцирями озер. Вот-вот очнутся ветлы от зимнего забытья и закурятся нежной зеленой дымкой…
— Какие первые?! — Владимиров пятерней зацеписто ухватился за мое плечо и жестко выпалил: — А раскулачивание там, до-ома, а довоенные десять годков, кои скоро нас проредили и состарили…
Я насторожился: с чего это он ко мне, мальчишке, с этим разговором, но тут же вспомнил, что с окончанием войны ссыльные «кулаки» в покорной надежде очень ждут решения своей участи — дети их, а кое-кто и из отцов сражались и гибли на всех фронтах Великой Отечественной… Да, в тесном кружке сплавщиков, а то и среди работяг нашего шпалозавода уже частенько приходилось слышать скорбную память бывших хлеборобов о своих муках на причулымских гарях и болотах, а также в пропастных местах Нарыма на Обском севере. Кончилась долгая испуганная немотность оставшихся ссыльных!
Первая беда, обозначенная Яковом Ивановичем[1]… Скоро я наслушался о ней: работал-то на сплавном рейде и уж невольно западали в меня разговоры старших. Сергей Петрович Власов, ставший на лесоповале Карегода калекой еще почти мальчишкой, хорошо помнил, как выгоняли обреченных из родных гнезд:
— Что получше, то и утащили активисты из родительского дома, свели со двора скотину — растащили по себе все, что потным трудом нажили отец с матерью. Шестова июня тридцать первого года, уже на этапе, за поскотиной села, налетели «бедняки» и обобрали обоз несчастных. А ведь у отца нас семеро — чем кормить малых?
— Как же так…
— А вот так! Была бумага сверху: разрешать ссылаемым запастись продуктами, одеждой, даже мелким инвентарем, но на местах-то иные из тех же активистов как поняли: хапай, грабь «кулачье». Как цепные собаки накидывались[2]…
Никита Григорьевич Шевяков добровольно поехал в ссылку со своими стариками — исполнял обязанности секретаря комсомольской ячейки в родной деревне Новая Сакса… Родители вскоре померли от голода, а сам он был уж занесен в списки «лишенцев» — сломанной оказалась жизнь недавнего вожака молодежи. Невысокого роста, красивый смолоду, Никита Григорьевич тяжело прикладывал слово к слову:
— В Тегульдетские болота нас, назаровских, повезли. На тот раз обоз собрали из разных районов Красноярского края до семисот подвод. Доехали до Чулыма, охранники кричат: скидай с телег что тяжелей — после привезем, скорей переправляться надо!
Качал головой, тяжело вздыхал бывший комсомолец, в светлых его глазах посверкивали нехорошие огоньки.
— До сих пор везут наше добро — пятнадцать уж годков… Ведь кабы вещи-то с нами — меняли бы после на хлеб, на картошку у старожилов, сколько бы людей, ребяток выжило[3]…
Так и началось мое хождение по вешкам болевой памяти ссыльных. После-то охотно, доверчиво делились поселковые своим плачем о крутых изломах выпавшей судьбы.
Страшные рассказы довелось услышать о второй беде, которую определил для меня Яков Иванович Владимиров.
Открылась однажды Марина Андреевна Нефедова, что объявлена мной в повести «Пятая мата». Сколько лет отломилось, а не отходила от старой женщины все еще живая, обидчивая память:
— В Тегульдетском районе загнали нас на Ураганную гарь. Двенадцать верст от правого берега Чулыма гать по болоту мужики настилали. Жилья на горельнике не было, ютились сперва в балаганах, потом уж бараки поставили. Голод сразу прижал. Начально двести грамм на ребенка муки и четыреста на взрослого — хватит, разве, без приварка… Какое там огородное — лето уж стояло, поздно садить и откуда семена, а потом кинули на песок нерожалый. Больше половины семей нашей партии вымерло от голода и болезней: тиф косил, малярия забивала, брюшные хвори… Старший сын мой, Михаил — парень уж, юбку надевал материнску, в рубаху-то свою не влазил, вот как опухал! Мы, бабы, крадучись, пошли без спросу обменять манатки по деревням. Комендант Лучинин догнал и меня раза четыре плетью огрел, всех баб излупил. Местные чулымцы мало за вещи давали. За богатую кашемировую юбку — булку хлеба, а за полотенце — вилок капусты с листочками. То и пели:
1
Владимиров Яков Иванович. Сослан в 1931 году из д. Старая Кузурба Ужурского района Красноярского края.
Таежное низовое Причулымье в 30–40 годах до образования Томской области в августе 1944 года входило в состав Нарымского края.
2
Власов Сергей Петрович. Выслан с родителями из с. Пестерево Гурьевского района Кемеровской области весной 1931 года.
К рассказу С. П. Власова:
«Нередко экспроприировалось все, вплоть до портянок. Кулаку и его семье оставалось только то, что было на них надето. Варенье, сметану, масло частью съедали на месте, остальное забирали с собой. Не брезговали мылом, сахаром, самоварами и подушками». (Это те, кто выгонял зажиточных, определенных в ссылку — П.Е.)
«…должностные лица нередко прихватывали часть конфискованного кулацкого имущества. В документах зафиксированы факты воровства добра».
Пункты разгрузки спецпереселенцев из Красноярского, Алтайского краев, Новосибирской и Кемеровской областей: Томск, Мариинск, станция Суслово. Отсюда ссыльных этапировали и развозили на баржах по Оби и Чулыму.
«…по сторонам (Сусловского — П.Е.) тракта в то время были утоптаны тропы, их проложили беженцы. К лету 1931 года сбежало и умерло почти пятьдесят процентов ссыльных. Было указание ловить убегающих спецпереселенцев и отправлять в лагеря».
3
Шевяков Никита Григорьевич. Родители высланы из д. Новая Сакса Назаровского района Красноярского края весной 1931 года.
К рассказу Н. Г. Шевякова:
«Несмотря на разрешение брать с собой в дорогу съестные припасы на 2 месяца, сельсоветы нередко „уполовинивали“ мясо, сало, сухари. Отбирали рыболовные сети, отрезы мануфактуры, гармошки, иконы и зеркала».
«Можно вполне определенно сказать, что в северные края, в районы, которые входят ныне в Томскую область за 1930–1935 годы было сослано около 350 тысяч человек, в основном состоятельных крестьян из Западной, частью Восточной Сибири, с Украины и других краев страны».