Женщина тоже сбросила платок, у нее были красивые с рыжинкой волосы, и они очень молодили вдову.
— Силаныч должен приехать. А вот я к чему… Просить товар буду, а ты поддакивай.
Аннушка насторожилась.
— Он что, сам за живицей?
— Дак, кому боле! На покосе все, траву нынче валят.
Ужарится Шатров на солнце, а вдруг охолонуть пойдет в балаган… Аннушка теперь подгоняла себя. Шевелись, девка, шевелись… И нечего ханькать. Перешла через страшное, в бане-то пострашней было!
В закопченной избушке зеленый лесной полумрак, пахло сухой лежалой пылью. Обеденные кошели парней висели у входа, на деревянных спицах. Сорвала тот, что из крашеной холстины, дернула стягивающий его шнурок. Руки слушались плохо, путались. Вот так недобрые дела крадучись и делаются со стыдом… Хлеб, все другое, мать, конечно, Алексею кладет, и невдогад ему будет, что чужой пряник…
Подъехал Шатров — высокий костистый мужик с худощавым, чисто бритым лицом и белыми выгоревшими бровями. Старая гимнастерка на его плечах была черной от пота. Снял фуражку военного покроя и вытер с залысин испарину.
— А здорово были, девоньки! Живицы-то, гляжу… Много накопили, молодцы! Ну, за труд и денежка. — Одной рукой Силаныч проворно распряг лошадь и пустил ее к озеру, к пояску яркой зеленой травы.
Агашка повеселела — вдова всегда менялась в кругу мужиков, как-то молодела. Подошла к Шатрову — он сидел на колодине, и напросилась:
— Силаныч, давай цигарку заверну?
— Заверни, спробуй! — сверкнул светлыми глазами председатель.
— Одна рука и та бедна калека… В пальцы тычет, к погоде, однако.
Аннушка знала, что это с гражданской Шатров пришел без руки. Его мужики над собой еще и потому поставили, что в тяжелом не работник. А распоряжаться можно и без руки. В артели каждый знал свое дело, каждый получал с выработки, и строгого досмотра не требовалось. Люди старого закалу, еще не порченные уравниловкой, знали, крепко держались старого: работать так работать!
— На-ка, Силаныч, держи свой дымокур! — Агашка так и увивалась возле председателя. — Теперь о нужде поплачусь. Товару давай, ободрались мы в тайге. Одежина в лесу, как на огне горит! Хоть бы ситочки на кофтенку…
Видно, не раз уж Полозова с этим приступала к председателю. Шатров помрачнел.
— Погоди, нету товара, Агафья. Посулами живем.
Агашка уперла кулаки в свои крутые бока.
— Э-эх… Купец-от, бывалоче… И чево только у нево не было. Приплывет весной с товарами, за полу каждого тащит — купи! Денег нет — в долг бери, пожалте! А теперь и мыши в лавке перевелись, шаром покати — пусто!
— Ты, Агафья, таки вражески речи мне не говори! — вскинулся, было, Шатров и тут же обмяк. — Сама знашь какие разрухи пережили. Вот наладимся в пятилетке, в шелках ходить будешь, ей-бо, Агафья!
Полозова катала в руках вытащенную из котла картофелину, обжигала ладони, накалялась в словах:
— Надо же… как только правду скажешь — так и враг! Нашел врага… Долго, долго ваших посулов ждем — заждались! Ты что пойми, Силаныч. Бабий век короток… Пофорсить охота. Мы с Аненкой у тебя как робим… Мы на красной доске в артели, а ты нам годи да годи. Девка замуж соберется, своя сряда нужна, а она вот материно донашиват…
— Поеду в район, на горло начальству наступлю, а добуду, вырву товар! — пообещал Шатров.
Егорша и Алексей подошли к балагану вместе, будто сговорилось, хотя и работали в разных местах.
Обедали под навесом.
Шатров от картошки отказался, не посмел объедать голодных парней. Присел в конце стола на скамью и снова закурил.
Аннушка что-то пугалась председателя. Было у нее то предчувствие, что знает Силаныч про ее любовь. Чево он так уставился на нее. И на Алешу поглядывает не просто так.
А не ошиблась Аннушка. В деревне на работе каждый на виду, а Шатров мужик доглядистый… Мусолил цигарку в толстых губах и думал: «Весна, лето жаркое — парни и девки, как хмельные ходят. Каждый вечер у Чулыма песни. Вон и глазастый Егорка невесту себе высмотрел… А Секачева зарится на Алешку, не иначе. Глазами-то как парня ласкает! Такое брызжет из них, хоть ладони подставляй да пей за милую душу… Что ж, хотя и порознь они к одной сосне ходят, а — придет время, спрямят, спрямят тропу!»
Управились с картошкой, разлили по берестяным кружкам брусничный чай. У Алексея оказались шаньги. Одну Егорше отдал — поделился по-братски.
Сейчас, сейчас кошель отложит. Маленький пряник, не подвернулся ему под руку… Замерла Аннушка, даже глаза закрыла. Все, пропала ее затея…
Когда она снова посмотрела на ребят, то сердце так и запрыгало от радости. Чему-то улыбаясь, Алексей как раз надкусил ее пряник!