— Дорвался… Ну, бурундучишки — это ладно, они в поре, а белки-то на кой хрен. Да мех-то у них сейчас — одни лохмоты! Чево разошелся, и какой дробью ты лупишь?!
Степан отмахнулся — думал о своем. Тот выстрел в глухаря нисколько не утолил в нем прежнего охотника.
— На бурундука-то бы с манком, с петелькой — самый сейчас гон! Он сам, зверушка, в петлю прет. Может, сходим? А белок и бурундуков я собакам снесу — сожрут свежачка!
— Приходилось однажды… Не люблю я на бурундуков с петлей, — отвернул лицо Андрей. — Не охота, а самый-то настоящий, какой-то жестокий убой!
Степан диковато хохотнул.
— А глухарь — это не убой? А ты, однако, жалостливый, разведчик…
Они помолчали, а потом Степан тихо признался:
— Лешак его знает, что со мной. Ударил в глухаря и чую, поднялся во мне тот зуд. Стрелял бы и стрелял. Абы в ково, абы в живьё.
— Это война в тебе все еще стреляет.
Степан кивнул.
— Пожалуй. Слушай, тебе немцы снятся? Ну те, которых ты сам…
— Снился один, — тяжело вспомнил Андрей, удивляясь вопросу Степана. — В разведке финкой пришил. Сам знаешь, как оно в разведке. Такой случай: или ты его, или он тебя. Кто первый успеет…
— Ну, а теперь снится?
— После госпиталя нет. Может, наши заслонили… Всякого в палатах насмотрелся и наслушался. Отпустил меня немец. Но тут, может, и вот что. Это еще до ранения… Старый служака у нас был. Советовал: ты, говорит, рассказывай, рассказывай про своего немчика. Так и выговоришь, и выпустишь ево из себя. Выпустил!
Степан любовно поглаживал дуло ружья.
— А мне все еще снится наш лейтенант. Я его, Андрюха, зачеркнул из автомата.
— Ка-ак… В бою, в спину?
— И не в бою, и не в спину
— Сдурел ты, что ли!
Степан покачал головой, стянул с себя шапку, подкладкой старательно вытер потное лицо, напряг скулы.
— А кто из нас, честно-то признаться, не дурел, не зверел… Мы что, цветочки лазоревые там собирали?!
— Эт-то верно…
— Два полных года я в разведке… Каждые сутки на нервах, на пределе. Конешно, как сказала бы моя учительница литературы: лейтенант — не типичный случай… А война что, типичное явление?! Да доводись, я б тово лейтенанта и во второй раз шпокнул!
— Выпускай и ты своего лейтенанта…
— Зашли мы в Германию… Дороги — асфальт и яблонями обсажены. Лесочки — в них только под ручку гулять в новых штиблетах. Богатые имения и такая в них приторная чистота, такой всюду порядок, что уж одно это коробило и подмывало. Порядок, чистоту, вишь, любят, а что у нас делали? А потом чистота, порядок — это ж все руками наших рабов, коих угоняли. Тут что еще… Каждый из нас в логово-то фашизма ворвался с горькой памятью… Ну и все было: чиркали из автоматов по зеркалам, по мебелям… Что еще ошарашило: всюду разного барахла навалом.
— Так всю Европу ограбили!
— Н-но. Велик ли солдатский сидор! И, знаешь, когда наш брат на ходу, на бегу какую-то мелочевку хватал — это не так судимо. Кой-кто повыше в чинах ударился за дармовым добром. Вот раз и свело меня с лейтенантом. Пятерых он солдат в имении задержал, под немецкий снаряд подставил, а они ему уж полный джип шмуток набросали. Я с заданья возвращался, все как есть видел. Не стерпел, с наскоку давай тово лейтенанта чихвостить: мародер, таких ты ребят угробил… Он и взвился: старшего по званию оскорблять?! Орет, аж глаза выпучил и за пистолет схватился. Дур-рак! Где ж ему, штабнику, разведчика опередить…
— Один ты был?
— Двое нас на мотоцикле… Врубил мой сержант газку, вырвались мы из имения, горело уж все. Нет, чтобы разведчик разведчика предал…
— Не помню такова.
— Ладно. Видишь ты, Андрюха, дятла. Во-он на сушину сел. Дайка патрончик.
— Я те дам! — Андрей рванулся с валежины. — Лечили тебя, да, кажется, недолечили…
— Но ты-ы… — в черных глазах Степана вспыхнули нехорошие огоньки. — Ты меня, Андрей, не зуди. Я, знаешь… Я сам себя иногда боюсь. На вокзале-то. Ладно, что железнодорожник меж нами встал, дал мне опомниться. Я б и до твоего горла дотянулся.
— А я бы руки растопырил — да? — обиделся Андрей. — Нашел дурака! Ну ладно, вспомнили и забыли, и на замок. Пошли! Пожуем дома — подобреем. А выпьем — песенку споем. Мать подтянет?
— Если старинную — подтянет! — повеселел лицом Степан. Он легко поднялся, закинул через плечо связанных глухарей.
— Дай-ка мне твое ружье, — решительно сказал Андрей. — А то ты опять по сторонам кидаться начнешь. Нам бы о детях, о внуках помнить. Чтобы и им всякой боровины хватило.
Степан понял намек, улыбнулся, заботно спросил: