— Ремнем обойдусь…
— Хватит наливаться чаем! Нам с тобой завтрак-то надо отработать. Мы, мама, быстренько нагребем картошки. И телегу смажем. Батя, а деготь где?
— У амбара лагушка.
…Каждый год весной Прасковья уезжала в райцентр к старшей сестре. Это она давно, еще до войны, выговорила у Лукьяна, чтобы в последнюю неделю перед Пасхой и первые два-три дня праздника пожить у сестры. Одно, что не хотелось греховодничать — мужу мясное варить, но главное — выпадало счастье помолиться в Страстную неделю. Церкви в райцентре, конечно, не было — порушили еще в начале тридцатых годов, верующие собирались у знакомой солдатки — дом у нее большой, а живет одна-одинешенька. Службу правил чудом уцелевший монах. Вообще это было радостно гостить у сестры. Наговорится вволю Прасковья со знакомыми бабами, а уж с сестрой и подавно. Все-то, все вспомнят и осторожно переберут. Как девчонками росли, как невестились, как подруги замуж выходили, и по каким таким свычаям-обычаям жилось прежде в родном краю.
Картошку парни поднимали из уличной ямы, что находилась под крытым навесом в деннике для скота. Надо было откидать снег, открыть верхнее творило, да выбрать тугую сенную набивь над нижней западней.
Прасковья в амбар бегала, подошла к парням, достала из мешка чуть влажную картофелину.
— А, едреная… Вроде хорошо зимовала. Гнилых нет?
— Не попадало, — порадовал Степан.
— Сразу и на еду корзину унесите. А ту картошку, что в дому, в подполье, будешь, сынок, варить свинье. Поизросла она вся.
Прасковья спешила. Забегала между домом и телегой, несла то туес сметаны, то горшок топленого масла, то муку… С картошкой, с печеным хлебом, а к тому еще и сена на кормлю Ластовке добавили — хороший возок увязал Степан.
Выехали со двора не мешкая. Степан провожал мать. По тракту на седьмом километре от кордона маленький мосток осенью нарушился, бревнышки заговорили. Вот он, Степан, и понадобится с топором да с железными скобами. Доедет до того мостка, закрепит разболтанный настил и в обрат пешочком.
Дорога подсыхала еще только местами, колеса вязли, но выдобревшая за зиму Ластовка тянула телегу хорошо. Мать с сыном сидели на сене, спина к спине, Степан держал вожжи.
Покидывало от переднего колеса грязь на сапоги, на юбку Прасковье, да она того и не замечала. Хорошо было разом снять с себя все заботы о доме, о хозяйстве и вот просто так посматривать по сторонам — все вокруг дышало весной, теплой радостной новью. Сын перебил праздные мысли матери:
— Ты, мам, очень-то не задерживайся у тетки, — попросил Степан. — Мне в военкомат надо, да и еще одну поездку намечаю.
— Это далеко ли?
— А в тридевятое царство за невестой-красой! — весело объявил Степан. И тут же, не давая матери и слова сказать, осторожно спросил: — Позволишь жениться?
— Да серьезно ли ты? — потянула шею Прасковья, ей захотелось заглянуть в лицо сына. — Ково же брать надумал? Неуж привезешь с чужой стороны. Ой, сынок, кто знает, какая она с ветру…
— Девка из наших, чулымских! — поторопился успокоить мать Степан и тут же рассказал о Стеше.
— Ишь ты… — радостно удивилась Прасковья. — Таки, выездила девка жениха. Что же… Фамилия Высоковых по Чулыму давно известная. Обозники, держались за ямщину еще в царево время. А перед революцией отец Степаниды уже имел и выездных лошадей, почту возил. Тогда ведь наймовали почту гонять. Помню, как не помнить… Жеребцы, что огонь, сбруя наборная — жаром горит, как проскачут по улице. Дак, знаю-ведаю я Степаниду. А как знаю: прошлой зимой ночевала у нас. Какая нужда? Буран в феврале взвихрил, а шло семь лошадей. Помню, девка со Степанидой напарницей… Что же сказать — я не против. Да за такой бабой, как за каменной горой: работящая, ништо из рук у нее не выпадет, ни женско, ни мужско. На славе, на славе девка! Оно и лучше, как оженишься. Холостым-то кидаться по сторонам начнешь, захватит всякое баловство… Ну и мне, сынок, помогу приведешь в дом. Хоть ты пожалей меня. Да вдвоем-то со Степанидой мы играючи будем управляться. И внуков бы я понянчила в радость. Да, сынок, пока не забыла. Накануне Пасхи зажги лампаду перед иконами — масло там налито. Все иконам теплей праздник встречать.
— Сделаю, мам, зажгу! — твердо пообещал Степан.
Со смешанным чувством недоверия к словам Лукьяна, но и с надеждой подъезжала Дарья Гавриловна к кордону Закутина. «Да нет, нет, зачем же ему обманывать меня? — успокаивала она себя. — Тверезый был, а потом и понять должен, что казенную лошадь я выпросила, сама с работы отпросилась. Да человек же он, не злодей последний.»