Громко, властно вскрикнул Степан и не ошибся: Лукьян обернулся. Бешеный взгляд, хищный оскал зубов, да еще и вскинутый грозящий кулак — знакомое зло в зверином обличье бесновалось в деннике. Именно такое, всюду схожее зло солдат и разил на передовой. Он весь был сейчас грозным возмездием, Степан. Ружью передалось состояние солдата, они стали одним слитным целым: приклад, дуло — все как бы сделалось живым продолжением человека, такое ружье уже не могло промахнуться. И немедля сработал автоматизм нажатия пальца на спуск курка. Прицельно в яркой огневой оправе рванулся убойный свинец…
Жуткая тишина тайги отозвалась на этот громкий выстрел, больно ударила по сознанию: как, разве бой уже кончился?!
И тотчас яркий свет дня, сомлевший на солнце кордон, поверженный отец, мать, незнакомая женщина, Андрей — все страшной тяжестью навалилось на Степана.
Но он остался сильным, он не дал страху подмять себя — он только что вышел из боя… Спокойно прислонил ружье к стене амбара, пошел в денник. Его чуть не сшибла ошалевшая от грома выстрела кобылка с кошелями картошки по бокам седла. Дико била копытом и косила испуганными глазами комолая корова в углу денника. Только глупый теленок ничего не понял, спокойно стоял на толстых, раскоряченных ножках там, где он только что лежал возле теплого бока своей матери.
Степан заставил себя взглянуть на мертвого отца. «Хоть глаза успел закрыть… — успокоенно подумал он и вспомнил оправдательные слова: „Пуля шельму метит“. И недавнее материнское: „Бог долго терпит, да зато больно бьет…“ Все так и случилось по мудрости. Тому и быть!»
У него неуемно дергалось правое веко. И черным, чугунным блеском отливал широкий шрам над ухом. В глазах Дарьи Гавриловны опять вскинулся ужас, когда Степан подошел к ней. Она уже стояла у забора с опавшими плечами, с побелевшим, омертвелым лицом — сын на отца руку поднял, от такого что угодно жди…
— Не надо. Бога ради, не надо… — просительно шептала она застывшими губами. Руки и ноги ее дрожали то ли от первого, то ли от этого, второго, испуга. Не зная, не предполагая, с чем подходит к ней этот парень со своей странной, пугающей улыбкой, она инстинктивно вскинула в защите руки: — Пожалей…
Степан понял состояние женщины, торопливо, неловко успокоил ее и вывел из денника. Сухо рассмеялся.
— Натерпелась ты страху…
— Н-нет, — не веря этому своему возражению, тихо отозвалась Дарья Гавриловна. Парень усадил женщину на лавочку возле колодца, принес из дому воды в ковше, напоил ее и сел рядом.
— Ты, тетка, откуда?
— От-туда…
— Хороший ответ. Я знаю, что не отсюда!
Дарья Гавриловна уже несколько успокоилась, уже убирала волосы под клетчатый полушалок.
— Из-за Чулыма.
Степану вдруг стала противна эта женщина с ее слабостью, с ее слезливой икотой, с мелкой дрожью ее плоских рабочих пальцев. Уж чего-чего, а слез-то он сейчас видеть не хотел. Рванулся с лавки, замахал руками.
— Ну и убирайся за свой Чулым! Чтоб духу твоего здесь не было! Из-за тебя я отца решил… Ты за картошкой приходила. А мука, это твоя мука на крыльце?
— Я заплатила-а…
— Заплатила так заплатила, — Степан утишил себя, пригляделся к женщине. — Постой, так ты, значит, из-за Чулыма… Проезжа еще дорога?
Дарья Гавриловна пожала плечами.
— Ничо дорога, проехала.
Он тяжело подошел, думая о чем-то, цепко ухватил женщину за концы воротника полушубка, заглянул ей в глаза. Заговорил отрывисто, зло.
— Слушай, на тебя никто не подумает… Ты, тетенька, зажмись с языком намертво, поняла? Ты ничево этово не видела. Запомни: купила, заплатила и укатила — все!!! А проболтаешься какой душе — пеняй на себя. Ага, я тебя тогда скоро достану, бью я без промаха — видела!
На тихую, покорную Дарью Гавриловну Степан накинул лямки кошеля с мукой, подвел кобылку, подал женщине повод, а потом открыл ворота.
— Давай, дорогая, топай отсюда поскорей!
…Он сидел на крыльце дома, с жадностью докуривал вторую цигарку подряд, ждал Андрея.
Не собачий лай, а тонкий плачущий скулеж донесся до его слуха, и Степан подумал с раздражением: «Бабу спровадил и этого придется гнать со двора. Теперь чужие на кордоне без надобности».
Андрей ушел в тайгу сразу, как только Степан и Прасковья съехали со двора.
Это вчера парням в голову березовка пала. Это от безделья они вспомнили о ней. Да почему от безделья… Каждую весну у чулымцев березовый сок на столе, многие семьи ведрами носят его из тайги. Рядом с кордоном берез не было. Стояли, правда, кой-где у тракта, но там, на солнце, на обдуве — сухо, там выйдет явная осечка. Куда пойти Андрею подсказала Прасковья: надо попытать у озера. У озера — сыро, земля там просыпается раньше, берез хватает и не так уж далеко.