Он собирался тщательно потому, что решил объявить в районной милиции всю правду.
Такое особенное было сегодня утро… Ночью прошел первый дождь и омытые, чистые деревья за оградой радужно сверкали на солнце, неслышно сыпали на яркую зелень брусничника, на белесые боровые мхи цветные россыпи дождевых капель. Под кронами, под синими наплывами легкой хвои высоко, мягко светились золотым литьем прямые стволы сосен, веселое, безудержное щебетанье синиц будто обносило кордон, что нежился в густом солнечном обливе.
Он стоял чистым, помолодевшим на бугринке, старый кордон. Тесовая крыша, красный от многолетних загаров сруб, крытые ворота, крепкая дощатая ограда — все курилось в ласке утреннего тепла нежным светящимся парком…
Степана невольно захватило какое-то неиспытанное, возвышенное удивление, какой-то детский, умиленный восторг перед этой первородной красотой своего родного угла. И разом прошло смятение, стало стыдно за свои грешные вчерашние мысли — он и сегодня, было, встал с ними. И легко, просто явилось верное решение. Вот оно зло-то прокудливое… Оно всегда тут как тут, торопится услужить, нашептать свое. Да, это к добру человеку самому дойти надо, самому перешагнуть через всякие колдобины. Ну, как же ты жить начнешь, Степан, предавши фронтовика. Мать его утопить в слезах, младших братьев осиротить второй раз…
Нарочито высокими словами выговаривал себе Степан — они, оказывается, были все от той же чистоты, от великолепия утра и поддерживали сейчас его в этом внезапном решении.
Он затянул петлей вещмешок, бросил его к порогу.
Ужели забыл, как на фронте и за тебя друзья-товарищи падали. Нет уж, не вали ты свою вину на других!
В ворота стучали…
Степан неохотно выглянул в окно, увидел над черной линией дощатого заплота шапку со звездой — хо, Половников!
Жданный гость! Радостно вздохнулось: хоть немного да побудет еще дома. Собрался-то надолго, может, навсегда покинет родные стены. В гимнастерке, без шапки выбежал в ограду, распахнул ворота.
— Здорово, служба-а! — орал, спешившись с коня, Половников.
— Это ж Степка, герой наш… Принимай, приехал обнять тебя!
Он крепко прихватил к себе вялого, безответного Степана и долго не отпускал от себя. Наконец, отпрянул, обежал вокруг и всплеснул руками.
— Мужи-ик… Эк ты раздался! А где старши? Где Прасковьюшка, где друже мой закадычный, Лукьян Константиныч, пошто он не встречает…
— Проходите, проходите в дом, — засмущался и неловко засуетился Степан.
Он привязал лошадь к коновязи, бросил немного сенца и мучился, поднимаясь на крыльцо: испортил ты праздник матери. Весь год ждет она Пасху. Ей так хотелось и в этот раз помолиться, отдохнуть душой возле сестры. Теперь ей обратно, на похороны…
Половников уже разделся, топтался по горнице, скрипели под ним старые крашеные половицы. Был он во многом похож на Закутина: плечистый, волосом черен, только усы и бороду брил. На слова не скупился, голосом, интонацией владел — сказывалась она, говорливая служба!
— Так, где твои старики. В тайге отец?
Степан ужался, опять не насмелился сказать правду.
— Ждал вас батя и не ждал. На сосновые посадки рано ушел. А мать уехала в район.
— Опять с крашеными яичками…
— С крашеными. К сестре.
— Ладненько… — Половников пригляделся к лавке, присел к столу. Шумно потянул крупным мясистым носом. — Свежим хлебом у вас шибает… Кормить меня будешь? Сам-то завтракал? Так, давай хоть на скору руку!
Степан собрал на стол, принес самогон. Пить он не хотел — голова со вчерашнего болела, но Половников никаких резонов не слушал, налил в два стакана.
— Я бутылочку спирта привез, мы после втроем ее распочнем, — похвалился милицейский и весело сознался: — Я что так рано… В Трактовой работал — у ваших соседей. Кончил вчера поздно, сегодня по холодку-то и махнул сюда.
Оттягивал свое признание Степан. Так хорошо было сейчас сидеть за столам, бездумно слушать и не нарушать радостного настроя гостя.
— Что вы там, в Трактовой?
— А ты чево завыкал? — поймал Степана на слове Половников. — Не надо, мы ж не чужие, да и не на людях!
Гость ел шумно, с завидным аппетитом и рассказывал:
— Что в Трактовой… корову колхозную прирезали да съели. Вот, ехал уж сюда, на кордон, и ум нараскоряку. Наличия злостного убоя нет. Протокол заседания правления колхоза оформлен, мясо роздано голодающим семьям красноармеек по надлежащей ведомости… По-житейски судить — все ладно. Но ведь закон есть закон. Тут на общественное замах, а уж за это больно бьем по рукам!