Позже к староверам-беспоповцам один по одному пристал другой набеглый люд. Из тех, кто в царских «узах»[9] сидел, кто был на поселение ввергнут или просто человеческие вольности искал. Тут, в колдовской таежной глуши, в мясной и рыбной сытости, скоро стихали боренья неуемных прежде сердец и тихо, безмятежно жила Сосновка.
Беспокойство налетело в деревню с красным флагом, с горячими словами, с колчаковцами и партизанами… Память староверов хранила многое, длинный счет утеснений и обид велся еще от Никона-патриарха… Теперь, похоже, добавлять к тем обидам. Вон Шатров, что с красной звездой на шеломе ходит… Объявил, что новая власть начисто церковь от себя отринула. Как же так, что власть без Божественного начала? Тяжело вздыхали староверы, затаенно ждали, что же будет-станется…
Они часто тайком — огородами, задами сходились к Секачеву. Общая моленная-то в доме Ефимьи Семеновой, а только Кузьма Андреевич — уставщик, и на учительные беседы сходились чаще к нему.
…Аннушке лесная работа по сбору живицы не в тягость. Пораньше уйдет утром в бор, а к полудню уже и дома. Теперь вот картошку к ужину у печки чистит. Кончит и на Чулым сбегает. Давеча, буднюю перемену стирала, так сполоснуть белье надо.
Дверь отцовской боковушки приоткрыта, и слышен весь разговор. На беседе Ефимья со внукой, старик Сафонтий Шарпанов с женой да молодых Узольцевых сразу трое.
Аннушка прислушивалась к взволнованному голосу отца и радовалась тому, как он говорит.
Умел наставлять Секачев. Еще дед с бережью передал ему мягкую красоту и глагольную силу мудрого старославянского языка. И сколько раз — помнит Аннушка, вскочит, бывало, родитель из-за святой книги, вскинет руку и чуть не кричит взахлеб: слышать, чувствовать высокое слово-то надо! Любил отец на этих вот собраниях излагать Божье возвышенно, празднично — очень откликались на него сердца староверов в своем духовном горении.
Сегодня читает родитель свой любимый стих из «Цветника».
Жаль, что голос у тятеньки стуженый, с перехватом.
«Идет старец из пустыни, черноризец из вертепа. Он идет, слезно плачет и рыдает. Навстречу старцу сам Господь Бог.
— Что ты, старец, слезно плачешь? Черноризец, почто рыдаешь? Азь — Господь Бог.
— Как мне не плакать и не рыдать! Молодешенек я постригся, черным схимном приоблекся. Молодая совесть убивает, из пустыни меня выгоняет. Потерял я себе путь спасения, потерял я Книгу Святую. Опустил я ключи в море от святой соборной Церкви.
Рече старцу сам Господь Бог:
— Воротися, старец, в пустыню, воротися и затворися, и Богу помолися. Молись Богу со слезами, возмути море слезами. Опять найдешь себе путь спасения, опять найдешь Книгу Святую. Опять найдешь ключи в море от святой соборной Церкви».
— Выплывать, выгребаться, значит, нам из моря житейского? — робко подает голос Шарпанов. — Так ли уразумел?
— Истинно так! — захваченная чтением, Ефимья стучит кулаком по лавке. — Ограждать души от падших, от антихристов надо, а Кузёмушка?
— Надо, надо!
Молчат в боковушке, долго молчат. Наконец, отец встает с лавки. Сейчас он к внучке Семеновой приступит. Детей к нему часто водят и не бездельны эти приводы.
— Что же, Ефимья… Учила внука урочное, что списал ей?
— Как же, Куземушка, как же! Маня, встань, однако…
Аннушка даже про картошку забыла. Ну-ка, Маняша, отвечай тятеньке, что такое церковь?
Детский голосок за дверью звонок и весел.
— Церковь есть не стены и покров, но вера и житие, по сказанию святого Златоуста, «Маргарит», слово первое…
Крякнул от довольства отец.
— Почему ты называешься староверцей?
— По содержанию древних догматов, уставов, деданька.
— Откуда ты прияла на себе крест изображать двумя персты?
— Апостольское это предание, по объявлению старопечатных книг.
— Ладно…
Угодила Маняша отцу. Сейчас он боковушку шагами тяжело меряет, слышно, как половицы скрипят. Поди, щиплет седатую бороду. И в прищуре свой острый зеленоватый глаз на Маняшу скосил. Это у него в привычке.
— А скажи, чадо… В том сложении какие тайны?
Смешалась — ай, ай, Маняша… Ужели забыла? Как же такое из Катехизиса забыть можно… Аннушка, было, с лавки вскинулась, так бы и подсказала.
— В двух перстах показуется тайна самого Господа нашего Иисуса Христа, аже есть сотворен Бог и совершен человек: средний великий перст мало преклонити — исповедуется тайна, аже есть сын Божий преклон небеса и сойде на землю и бысть человек нашего ради спасения.