– В чем дело?
– Да, понимаете, старуха тут сапоги сперла, мне бы выйти на станции, позвонить, чтоб задержали, – горячо сказал Скособоченный.
– Надевайте, – поморщился Рудольф, и сосед вбивается в Майеровы ботинки.
Телеграфное отделение железнодорожной станции. Скособоченный рывком открывает дверь.
– Куда? Сюда нельзя! – кричит служащая.
Скособоченный вынимает документ, сует ей в лицо, она оседает. Он садится на стул.
– Соедини по линии…
И снова поезд – по обжитым среднерусским местам, уже приближаясь к Москве.
Вокзал. Казанский, конечно. Народ вываливает из вагона. Понуро бредет Майер. Толпа рассасывается. У вагона остается только парень с клеткой, в которой плотно лежат накрепко замороженные гуси. Он сидит перед клеткой на корточках и шепчет:
– Это что же такое? Это что же такое? И не так уж холодно было?
Слезы текут по красному здоровому лицу.
…Утро в семье Журкиных. Голый круглый стол, сковорода на столе. Быт с сильным оттенком военного коммунизма. Ида Абрамовна Журкина, женщина некрасивая, но с горящим взором, отложив газету, объясняет мужу:
– Нет, Алексей, нет, ты этого не видал. А я нагляделась! Какие это были люди! Мужественные! Бесстрашные! Талантливые! Это были друзья моего отца, и последние годы его жизни – н был прикован к постели – они его навещали постоянно, а я всех, всех их знала, любила, восхищалась. Разобраться, конечно, не могла, девочка была, совсем молоденькая, но ведь и отец – тоже не разобрался, а он был ума необыкновенного, честности, мужества, ну, сам всё знаешь. Так вот, они все переродились! Все! Я плакала над их выступлениями, потом уже, на процессах. Уму непостижимо! Но здесь есть какая-то роковая закономерность – интеллигенция не пошла за партией до конца. Они переродились. И эти ужасные корни, которые они успели пустить, их надо выжигать каленым железом. Иначе – революция погибнет!
Алексей Иванович слушает внимательно и шкрябает вилкой по сковородке, соскребая остатки картошки.
– Ты права, конечно, я и не возражаю, – заметил он вяло.
Ида Абрамовна развернула газету, лежащую у нее под локтем, и стала искать в ней нужное место.
– Где-то тут… подожди минутку, – она ворошит газету, но место всё равно не находится. Алексей Иванович взглянул на часы.
– Пора, Ида! Я задержусь, сегодня у меня коллегия, – и он встал из-за стола, но Ида всё ворошит газету, и безуспешно…
…Профессорская квартира Гольдиных. На подносе расставлены приборы для завтрака, яйцо в подставке, джем – всё не то по-старорежимному, не то по-европейски. Домработница Настя, немолодая, аккуратная женщина, несет поднос в столовую. Настя ставит поднос, стучит в дверь, выходящую в столовую. Кричит:
– Илья Михайлович! Завтрак на столе!
Открылась дверь, выходит Илья Михайлович Гольдин, рослый, плотный, немолодой и, пожалуй, мрачноватый человек.
– Спасибо, Настя!
Кричит:
– Соня! Что ты возишься!
Илья Михайлович просматривает газету. Входит жена Соня, седая, красивая, сухая.
– Я, как всегда, первый! Где Лена?
– Лена ушла сегодня пораньше, что-то у нее с лабораторными не ладится.
– Очень плохое образование, насколько могу судить, очень плохое, – твердым голосом сказал он.
– Ты хочешь сказать, что в Вене учили немного лучше? – язвительно спросила жена, и началась их словесная игра, только им одним понятная…
– Да, совсем чуть-чуть. А, может, мне показалось…
– Ах! Илья Михайлович! Вы, кажется, излишне восторгаетесь буржуазной наукой! Когда я училась в Сорбонне, педагогический процесс был поставлен из рук вон плохо! Можете ли представить, что профорги не проверяли посещаемость студентов?!
– Какой кошмар! Сет импосибль!
…Разгороженная перегородкой комната. В постели – супружеская пара Есинских. Лет им под пятьдесят, но Вера Анатольевна держит свой возраст хорошо. Лицо молодое, живое, светлое. Приставила губы к уху мужа:
– Костя, спят?
Константин Александрович прислушался.
– По-моему, спят.
– Нет, там возня какая-то. Тише!
А за перегородкой – совсем юная пара в постели. Молоденький муж спрашивает шепотом у жены:
– Как думаешь, они спят?
– А чего им еще делать? – в плечо мужу смеется девочка-жена.
А Вера Анатольевна, прижимая ладонь, шепчет мужу:
– Какая всё-таки дикость, жить вот так, в одной комнате с собственной взрослой дочерью?
– Это точно, – шепчет ей в ответ муж и обнимает за плечи. – Я приеду только послезавтра. Вечером у меня коллегия, а оттуда я сразу на вокзал.
– Домой не заедешь?