Пока больные спали, Бартоломью отправился в каморку, которая раньше принадлежала Августу, а теперь использовалась для хранения чистого белья и одеял. Он тщательно закрыл за собой дверь. Ставни были затворены, но за много лет дерево разбухло и покоробилось, и плохо прилегающие створки пропускали внутрь достаточно света.
Бартоломью забрался на подоконник и принялся разглядывать потолок. Прежде он никогда не обращал внимания на потолок в южном крыле. А он оказался очень красивым, с затейливой резьбой, украшавшей панели темного дуба. Как бы внимательно Бартоломью ни приглядывался, никаких признаков люка не находил. Неужели Уилсон солгал? Бартоломью спрыгнул с подоконника и зажег свечу, прихваченную из зала для лазарета. Забравшись обратно на подоконник, он поднял свечу и снова пригляделся. Однако так ничего и не заметил.
Тогда он положил на потолок ладонь и легонько надавил — и с удивлением почувствовал, как дерево подалось. Он поднажал еще, и вся панель осталась у него в руках. Ему пришлось бросить свечу, чтобы удержать тяжелую дубовую доску, иначе она огрела бы его по голове. Бартоломью осторожно опустил панель на пол чердака, вновь зажег свечу и осторожно просунул голову в люк.
Сначала он ничего не мог разглядеть, потом мало-помалу понял, что за люком, как его назвал Уилсон, скрывалось не что иное, как лаз на чердак. Он сам не очень представлял, что ожидал увидеть — наверное, узкий потайной ход с пыльными ответвлениями. Не выпуская свечи, он подтянулся и с изумлением понял, что Уилсон, выходит, оказался способен проделать то же самое.
Он не мог выпрямиться в полный рост, поэтому передвигался пригнувшись. Огонек свечи был слишком слаб, чтобы осветить весь чердак, и углы его тонули в глубоком мраке. Вдобавок ко всему в воздухе стоял неприятный запах, как будто целые поколения мелких зверьков находили сюда дорогу, но не могли выбраться назад и погибали. Бартоломью одернул себя. У него разыгралось воображение. Чердак был практически пуст; деревянный пол покрывал толстый слой пыли, там и сям потревоженный недавними посетителями. Бартоломью осторожно двинулся вдоль южного крыла. Сквозь небольшие отверстия в полу просачивался свет, но предназначались ли они для освещения или для того, чтобы подглядывать за обитателями нижнего этажа, сказать он не мог. Над спальней коммонеров он явственно различил голос бенедиктинца — тот шепотом утешал Элингтона, а в глазок над комнатой, которую некогда занимал Суинфорд и где умер д'Эвен, он сумел даже прочитать слова в открытой книге, которая лежала на столе. В самом конце чердака он обнаружил второй люк. Бартоломью заметил его благодаря массивному металлическому кольцу. Когда он потянул за кольцо, под люком оказалась дальняя лестница. Уилсон с легкостью мог забраться на чердак, пройти до второй дверцы и, спустившись вниз, скрыться у себя в комнате. Равно как и убийца Пола, Монфише и Августа.
Бартоломью закрыл люк и вернулся обратно, тщательно оглядывая пол в поисках каких-то еще входов и выходов. Таковых не обнаружилось, но в дальнем конце, где южное крыло примыкало к залу, он заметил крошечный лаз. Бартоломью протиснулся в него и очутился в тесном проходе, где было так пыльно и затхло, что он едва мог дышать. Проход изгибался, и за поворотом Бартоломью уперся в глухую стену. Он ковырнул камни и известку ногтем. Они были старыми — ход замуровали много лет назад. Бартоломью склонился, чтобы взглянуть, нет ли на кладке следов недавнего вмешательства, но ничего не обнаружил. Ход, должно быть, когда-то шел сквозь толщу западной стены зала и выводил, возможно, на галерею сзади. Он смутно припомнил, как сэр Джон жаловался, что старинную дверь переделали в нынешнее уродливое окно, так что, возможно, потайной ход замуровали именно тогда. Как бы то ни было, крепкая стена, перекрывавшая проход, была построена давно и не могла иметь отношения к загадкам дня сегодняшнего.
Он развернулся и принялся протискиваться по узкому проходу обратно. Добравшись до того места, где ход поворачивал, он заметил, что на уровне его колен один из камней вынут, а в образовавшуюся выемку что-то втиснуто. Он осторожно склонился и извлек находку. Там оказалось ужасающе грязное зеленое одеяло, от которого исходил столь мерзкий запах, что Бартоломью инстинктивно отбросил тряпку прочь. Когда одеяло оказалось на полу, что-то привлекло взгляд врача. Это была подпалина размером с его ладонь.
С бешено бьющимся сердцем Бартоломью поднял одеяло за краешек и вытащил его на чердак, где расстелил на полу. Это было то самое одеяло, которое Бартоломью осматривал в ночь смерти Августа. На нем были подпалины, которые навели Бартоломью на мысль, что Августу ничего не померещилось, когда он жаловался, будто кто-то пытался поджечь его постель. Однако на одеяле были и другие отметины — черные заскорузлые пятна широкой полосой тянулись от одного края до середины. Бартоломью хватило одного взгляда, чтобы узнать запекшуюся кровь, и от мысли о том, что это значит, его затошнило.
Должно быть, перед тем как Уилсон устроил тайный обыск в каморке Августа, тело старика вытащили через люк и спрятали на чердаке. Может быть, убийца наблюдал за Уилсоном через глазок, а может быть, спрятал труп Августа в узком ходе, так что Уилсон не заметил его, когда сам спасался бегством. Если мастер уже обследовал чердак, как он говорил, то он должен был знать, что узкий ход кончается тупиком, и не стал бы сворачивать туда.
А что потом? Когда Уилсон ушел? Август был мертв, и ничьи утверждения не заставят Бартоломью усомниться в том, что говорили ему его знания. Может быть, убийца думал, что Август еще жив, и наносил удары мертвецу, завернутому в одеяло? Или Уилсон сказал неправду, а на самом деле вернулся и избил многострадальное тело? И вне зависимости от того, какое предположение верно, где Август сейчас?
Бартоломью вернулся обратно, тщательно оглядывая каждый закоулок и каждую щелочку чердака, надеясь и одновременно страшась, что найдет Августа. Но напрасно: тела там не оказалось. Бартоломью возвратился обратно к узкому ходу. В пыли остались следы, и не только от его недавнего вторжения. Скорее всего, Августа прятали здесь до тех пор, пока не улегся шум, вызванный его смертью и исчезновением.
Свеча уже догорала, и Бартоломью чувствовал, что больше он не найдет на чердаке ничего интересного. В последнюю минуту он затолкал одеяло обратно в дыру в стене. Нельзя допустить, чтобы убийца, если он вдруг вернется, узнал об уликах, найденных Бартоломью.
Бартоломью спустился через люк обратно в каморку Августа и приладил деревянную панель. Она без труда встала на прежнее место, и Бартоломью вновь восхитился искусством мастера, сделавшего потайной лаз практически невидимым — даже когда знаешь, где искать. Он тщательно отряхнулся и подобрал клочья пыли, которые осыпались с его одежды. Ему не хотелось, чтобы кто-нибудь догадался, чем он занимался. Он приложил ухо к двери, потом бесшумно выскользнул за порог.
Он заглянул к своим больным и спустился вниз. Небо с самого утра было затянуто тучами, и уже накрапывал дождь. Бартоломью постоял на крыльце, глядя на двор. Именно сюда он свалился, когда Уилсон столкнул его с лестницы. Он закрыл глаза и вспомнил шаги, которые слышал, лежа у двери. Должно быть, это Уилсон спасался бегством через чердак. В спешке он, очевидно, позабыл про необходимость двигаться тихо, и до Бартоломью донесся его топот.
Врач вспомнил ту ночь, когда Август заявил, что у него в комнате черти и они хотят сжечь его заживо. Теперь все стало ясно: кто-то пробрался в каморку Августа через люк, запер дверь и попытался поджечь кровать. Когда Бартоломью с Майклом высадили дверь, злоумышленник сбежал тем же путем. Но это не значило, что Майкл тут ни при чем. Он вполне мог выбраться с чердака через второй люк и, бегом бросившись к лестнице Августа, подоспеть как раз вовремя, чтобы помочь Бартоломью выбить дверь. Это объяснило бы и тот факт, что бенедиктинец оказался почти полностью одет посреди ночи.